Дети Ирены - Тилар Маццео

к скрытности, были не слишком удивлены. Ирена была не просто организатором. Она была неукротимой стихией. В течение года, к осени 1940-го, маленькая группа обеспечивала помощь и поддержку уже тысячам варшавских евреев[75]. Помощь эта строилась в основном на подделке документов и реквизировании жизненно необходимых ресурсов, которые затем тайно распространялись через столовые Ирены[76]. Ее система была блестящей в своей простоте. «Основанием для социальной помощи являются сбор данных и статистики от населения, — объясняла она[77], — поэтому мы подделывали эту статистику и опросы — а именно вписывали выдуманные имена и под них получали дополнительные продукты, одежду и предметы первой необходимости», которые затем распределялись в соответствующих центрах. Чтобы помешать немцам лично проверять вымышленные семьи, группа под одобрительный смех добавляла в досье устрашающие комментарии о смертельно опасных заразных болезнях вроде тифа или холеры. Тесная конторка Ирены в разгар рабочего дня гудела как улей. Ирена хотела приключений, и то, что она делала, вместе с осознанием борьбы с угнетателями, наполняло ее жизнью.

Если первый год оккупации для жителей Варшавы — евреев и католиков — уже был временем тяжелым и унизительным, то на второй немцы решили закрутить гайки еще сильнее. К осени 1940 года контроль нацистов над Варшавой стал жестче. После натиска на польскую культуру внимание их переключилось на эксплуатацию и уничтожение еврейской части нации. Столкнувшись с нехваткой рабочей силы, немцы произвольно хватали еврейских мужчин на улицах для выполнения трудовой повинности. Евреи стали объектом новых ограничений. Синагоги было приказано закрыть, а общинам было строго предписано соблюдать комендантский час. Евреи не могли отправлять письма за границу, пользоваться телефонами или поездами, гулять в городских парках и даже сидеть на скамейках. Дошло до того, что евреям — которые по распоряжению нацистского руководства носили для опознания сине-белые нашивки со звездой Давида — приказывали сходить с тротуара, если к ним приближался немец.

Все эти унизительные меры касались в том числе и Адама. Они с Иреной уже были любовниками, и их роман все ограничения затрагивали в полной мере. Светловолосая полячка, гуляющая в оккупированной Варшаве рука об руку с евреем — пусть даже другом, — сильно рисковала. Как минимум им могли крикнуть вслед что-нибудь обидное, а в худшем случае серьезно избить. Рыскающие по всему городу антисемитские банды под предлогом немецких законов, запрещающих «межрасовые» встречи, искали легкую мишень, которую с готовностью предоставляла соответствующая нарукавная повязка.

Простые удовольствия вроде прогулки в парке или поездки на трамвае по городу на дружескую вечеринку внезапно стали для Адама и Ирены недоступны. Скорее всего, именно в это время Ирена сама начала носить повязку со звездой Давида. Она сделала это из солидарности, как объясняла позднее, и в конце 1940 года, до того как началось самое страшное, повязка обеспечивала им с Адамом относительное прикрытие. Еврейская пара, конечно, по-прежнему могла стать объектом уличных нападок и оскорблений, зато теперь их внезапно запрещенная связь была менее подозрительна.

К началу 1941 года все стало меняться. К январю группы молодых хулиганов, поощряемые немцами, и, по слухам, даже деньгами, начали средь бела дня шататься по улицам, избивая всех, кто носил звезду Давида[78]. В марте эти вспышки насилия переросли в открытые массовые погромы. В течение пасхальных выходных больше тысячи головорезов терроризировали еврейские кварталы, грабя и избивая любого осмелившегося показаться на улице с повязкой. Оккупанты на все это закрывали глаза. Так поступало и большинство шокированного населения.

Затем, в первые недели весны, пришло известие об эпидемии тифа, вспыхнувшей в беднейших городских кварталах — в основном, что неудивительно, еврейских. По Варшаве ходили слухи, что нацисты планируют создать специальный еврейский квартал за городом вдоль реки, чтобы изолировать пострадавшее население[79]. В апреле пришел приказ о карантине «зараженных районов». А к лету, когда эпидемия начала понемногу стихать, было принято решение о еще более радикальных мерах, которые изменят все для польских евреев. В том числе для Адама — и Ирены.

В середине октября 1940 года Варшаву усеяли плакаты. Вокруг них, потуже затянув пальто, чтобы спастись от пронизывающего осеннего ветра, собирались встревоженные горожане. Через громкоговорители на площадях непререкаемым тоном раздавались одни и те же приказы. Новости вызвали шок, и сначала Ирена с Адамом даже не могли поверить в них. Жителям Варшавы — евреям и полякам — следовало начать готовиться к перемещению, гласил приказ. Все евреи должны переселиться в небольшой квартал, сильно пострадавший во время бомбежек. Именно он станет варшавским гетто. Под него отводилось семьдесят три улицы — четыре процента всей площади города в одном из самых бедных районов городского центра. «Арийцам» предписывалось немедленно покинуть выделенный район и искать себе другие жилища. Религиозная принадлежность при этом не учитывалась[80]. На все отводилось две недели.

Город охватила паника. Приказ касался более чем 250 000 человек, почти каждого четвертого жителя Варшавы, как еврея, так и поляка, и все приходилось делать в страшной спешке, и не было никакой организации или системы, которая регулировала бы переезд. Пусть перегрызут друг другу глотки за объедки — в целом такова была позиция нацистского руководства. Контролируемый немцами еврейский совет, юденрат[81], попытался организовать для семей расчетную палату. Разумеется, если бы еврейские и арийские семьи обменялись недвижимостью на основе простого расчета размера дома и семьи, огромных проблем удалось бы избежать. Это сработало бы при условии согласия самых богатых горожан по обе стороны проведенной границы. Но такого не случилось. Богатые семьи не были готовы ютиться в маленьких убогих квартирках или переезжать на улицы, которые считали «непригодными» — не тогда, когда их карманы были настолько глубоки, что они могли позволить себе договориться о приличном жилье на открытом рынке. Лучшие квартиры теперь исчезали в мгновение ока, потому что их расхватывали самые богатые, предлагая затем в аренду по фантастическим ценам. Когда среди людей менее обеспеченных началась паника, цены взлетели еще выше, и беспринципные владельцы по обе стороны разграничительной черты пользовались безвыходным отчаянием потенциальных арендаторов. Семьи часто целыми днями в сумасшедшей спешке искали хоть какое-то жилье, даже самое стесненное и ветхое, но в последний момент кто-то перебивал цену, и на следующее утро поиски приходилось начинать заново. Бедняки вынуждены были бороться за любой угол в переполненных домах. Ирена с коллегами наблюдали, как городская система социальной помощи рушится на их глазах.

Она увидела все сама, отважившись выходить на улицу в последние две недели октября: толпы несчастных тащили свои вещи в тележках и детских колясках, спеша найти