Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

10_____

С утра меня несколько угнетала многочисленность нужных визитов, но, пойдя на Остров за портфелем, я так наслаждался погодой, сухой и серой, прямыми линиями Петербурга и его поэзией, в стиле какого<-нибудь> А. Бенуа, что поезд<ка> к Верховским за забытым портфелем только подбодрила меня. Если бы я умел рисовать, как бы я это все написал, и, м<ожет> б<ыть>, не очень бы под Бенуа. Вернувшись часа в 2, писал до обеда, потом одевался, чтобы идти к Нурок, как он сам, узнав, что Медем за мной не заедет, приехал, чтобы взять меня; он нашел, что у меня в комнате есть свое cachet[44] и что она достаточно отделена. Когда я брился, он ждал и ворчал на кокетство, а парикмахер сообщал, что значит «сквозной посетитель», «коробка», «мак», об маке дают знак пустыми звонками, хотя для каждого назначения есть особые{58}. Едучи на извозчике, Нурок несколько интересничал, говоря, как он любит уличную жизнь, подонки, проституцию, не активно, но созерцательно, не любит эмоции театров, а клоунов, убивающих весело насмерть доской друг друга, кафе-шантаны, фокусы; рассказы о «жене Хама» привели его в восторг. В марте он думает отправиться в Париж и Лондон, спрашивал, не собираюсь ли я, а то он мог бы познакомить меня со многими именами. Сомов и Нувель уже нас ждали. Были еще Смирнов, Покровский и Каратыгин. Читал свои песни и роман и даже не ожидал такого успеха и разговоров, где уже позабыли обо мне, как присутствующем авторе, а сейчас планы, куда поместить[45], что в переводе на франц<узский> это будет большой успех, т. к. то, что там есть в таком же роде, так низкопробно, сантиментально и цинично, что с моим «целомудренным» романом ничего общего не имеет[46]. Понравилась более всего 1-я часть, вторая менее других была понята (слишком проповеди), третья — Нувель находит под влиянием «Lys rouge» Franc’a{59} (но Нурок спорил). Было очень приятно видеть эти вопросы, обсуждения, похвалы лиц, вовсе не склонных к восторженности. Нашли, что очевидно мое даров<ание> как драматического и сатиричес<кого> писателя, т. е. диалоги сжаты, верны и имеют все pointes. Конечно, планы о возможности издания потом падут, и я не обольщаюсь надеждой на минутный подъем, хотя Покровский очень убеждал меня печатать в «Содружестве»{60}, обещаясь устроить это очень скоро. Но для этого нужно будет рублей 100. Потом долго говорил о людях вроде Штрупа{61}, что у него есть человека 4 таких знакомых, что, как случается, долгое время они ведут, развивают юношей бескорыстно, борются, думают обойтись так, как-нибудь, стыдятся даже после 5-го, 6-го романа признаться; как он слышал в банях на 5-й линии почти такие же разговоры, как у меня, что на юге, в Одессе, Севастополе смотрят на это очень просто и даже гимназисты просто ходят на бульвар искать встреч, зная, что кроме удовольствия могут получить папиросы, билет в театр, карманные деньги. Вообще, выказал достаточную осведомленность. Кстати, я так попался: у него шурин Штруп[47]. Вот совпадение. Вещи мои петься, вероятно, будут.

11_____

Какая радость, какое облегчение: сегодня, играя у Каратыгиных пролог «Гармахиса», я воочию убедился, что он никуда не годится и, как всегда, когда я «сочиняю сделан à froid[48], часто банален и неподвижен. Как нарыв, который лопнул, меня это облегчило. Снова я чист и свободен. Каратыгин говорил, что я произвел фурор и что Сомов, идя с ним домой, говорил, что он не читал и не ожидал ничего подобного. Жалко, что он моей музыки не оценил, но Каратыгин уверяет, что это потому, что тот, в сущности, не музыкант и до Debussy дошел постепенно. И почему мне хочется, чтобы зацепило именно Сомова, даже не Дягилева, напр<имер>? [Лидия Михайловна находит, что Дягилеву, наверно, тоже понравятся «Крылья» и что Сомов просто…[49] хотя бы он не захотел меня писать.] Ольга Никандровна [тоже] просила меня позировать. У Каратыгин<ых> была Соколова, но было уныловато и скучно, и вообще, Остров меня настраивает элегически. Наши на митинге, но, кажется, пошли рано; вечером были какие-то зарева; мысль о забастовках жел<езных> дорог, митингах и т. п.; темные улицы с казармами, огромное Марсово поле с темнеющим на розоватом зареве собором Воскресения, — все настраивало тревожно и романтично. Сегодня приходил Маркиан от Большакова; м<ожет> б<ыть>, дело и уладится после забастовок. Рассказы Покровского об Одессе меня растревожили, и мысль о богатом южном городе с привольной, без запретов, жизнью, с морем, с оперой, с теплыми ночами, с доступными юношами меня преследует. Предпринять бы весной вылазку туда.

Прокопий Степанович так расстроен Лидочкой, что, я думаю, не будет и денег-то доставать.

12_____

Бодрость продолжается; начал новую «Александрийскую песню»; утром был у Чичериных на минутку, т. к. Н<иколай> В<асильевич> в Финляндии, а у Наталии Дмитриевны была m-me Vertu. Парикмахер занимал меня разговорами, очень типичными. Без меня был Гриша и ушел только что передо мной, не дождавшись и даже не дожидаясь меня. Хотя это было условлено, хотя я этого хотел, но мне было жаль, что он меня не дождался. Были в библиотеке, так хорошо заниматься, но у нас все что-то киснут, и даже Сережа. По его рассказам, на митинге внешне было так романтично, что даже почти привлекает и меня. К Варваре Павловне не поехал. Ну ее!

13_____

Сегодня запасали провизию, как на месяц осады{62}. Сережа в восторге от справедливости и законности забастовок, но мне противны всякое насилие и безобразие (другого слова я не могу найти), все равно, со стороны ли полиции или со стороны забастовщиков. Неделанием выражать свой справедливый протест всякий может, но силой мешать отправлению насущнейших функций культурной жизни — варварство и преступление, за безнаказанность которого всецело ответит признавшее будто бы свое бессилие правительство. Кровь! Разве меньше ее пролилось в Японии за фикцию богатства и влияния, за политическую авантюру? Спокойство нужно, хотя бы для этого все должны бы были лежать мертвыми. Варя побоялась идти в школу. Пр<окопий> Ст<епанович>, расстроенный и Лидочкиной болезнью и преувеличивающий опасность, совсем не похож на самого себя. Приходила m-me Андриевич; она какая-то всезнающая, но симпатичная и приличная дама. Вечером был у «современников» и, проезжая туда и назад по Невскому, видел открытыми кофейни и магазины, обычного вида толпы, и только завтра узнаю из газет, что все было заколочено, ходили ватаги хулиганов и т. п. Кстати, я всегда, а теперь и еще больше, чувствую нежность к ним. У «соврем<енников>» все были в сборе, выбрали 9 романсов. У них мелькает безумная мысль, что, при неотделимости моего исполнения от моей музыки, не возможно ли мне выступить и певцом? Сомов в таком восторге от моего романа, что всех ловит на улице, толкуя, что он ничего подобного не читал, и теперь целая группа людей (Л. Андреев, между прочим) желают второе слушанье. [Издавать думают возможным у «Грифа»{63}.]