Мой мир: рассказы и письма художницы - Наталья Григорьевна Касаткина

него полезный урок. Было это в Доме художников на Кузнецком мосту. Был вечер: в Малом зале показывали диапозитивы, снятые в Фера-понтовом монастыре. Сидим мы, ждём начала показа. Вдруг кто-то мне говорит на ухо: «Если хочешь увидеть того самого Мельникова, обернись незаметно: он сидит сзади нас со своим сыном-художником». Я удивилась, думала, что Мельников давно умер. Обернулась. Сзади сидели очень славные по виду люди: отец и сын. Мои глаза встретились с очень ясными стариковскими глазами. Глаза эти улыбались весело и насмешливо. Видимо, Мельников понял, что я оглянулась «поглазеть» на него. Я смутилась и больше уж не оборачивалась.

А потом – кончился вечер, и я вышла на улицу. Там шёл дождь. Я, доставая из кармана перчатки, нечаянно выронила какую-то мелкую монетку прямо в лужу. Доставать её я, конечно, не стала, а быстро пошла дальше. Слышу – сзади кто-то кричит: «Девушка, подождите!» Обернулась и вижу, что меня догоняет старший Мельников с белым платочком в руках. Отдышавшись, он говорит мне: «Вы уронили копеечку!» Достаёт из платочка вынутую из лужи и обтёртую копеечку и подаёт её мне. Мне стало неловко. Я говорю: «Ой! Зачем вы беспокоились, это совсем неважно!» А он мне отвечает: «Напротив, это – чрезвычайно важно. Каждая копеечка важна. Нужно уважать копеечку!» Тут мне стало ещё стыднее. Но старый Мельников ласково улыбнулся и сказал мне на прощание: «Всего вам самого хорошего!»

Цветы для любимой

Говорят, что французы – народ скуповатый, и в то же время говорят, что им присуща галантность по отношению к прекрасному полу. Как же совмещаются эти два качества в одном народе? Это загадка.

А вот мне известна одна история, которая исключает скупость и показывает во всей красе галантность французов.

Герой этой истории – скромный французский старичок, продавец цветов в зале ожидания парижского аэропорта. Он предлагал туристам купить цветы. Чудесные свежие гвоздики были красиво расположены в маленькой изящной корзиночке. Перед старичком с гвоздиками задумчиво стоял турист из России. Это был высокий красивый человек не первой молодости. Человек этот стоял и мысленно ругал себя последними словами примерно так: «Ну и скотина же я, ну и болван! Накупил себе книг у букинистов на все деньги (а много ли их было?!). Увлёкся, забыл про свою любимую жену, не подумал о ней, а она как раз сейчас болеет… Может быть, хватит оставшейся мелочи на один цветок? Ох, навряд ли…»

Он протянул на ладони несколько мелких монет и умоляюще сказал старичку, великолепно произнося французские слова: «Месье, умоляю Вас, продайте мне, пожалуйста, хоть один цветок для моей любимой!»

И вот тут-то и проявилась старинная галантность французского народа. Она вся собралась на минуту в одном маленьком скромном старичке, продавце цветов в парижском аэропорту. Старичок, радостно просияв, просто сказал туристу: «О, для Вашей любимой! Тогда возьмите, прошу Вас, от меня в подарок все эти цветы вместе с корзиночкой и будьте счастливы!»

«Вот это – да! Ничего себе – скупость», – подумал турист из России. Он горячо поблагодарил старичка, они обменялись рукопожатием и улыбками. И счастливый турист из России побежал догонять свою группу, прижимая драгоценную корзиночку к груди…

Эту историю мне рассказал мой учитель – художник М.Т Хазанов. Он сам наблюдал сцену дарения корзиночки и радовался за своего друга, поэта, художника и блистательного переводчика Вильгельма Левика. Все, кто любит поэзию, поймут, что я имею в виду, говоря о Левике и произнося слово «блистательный». Немало потрудился Левик, переводя французских поэтов, одни переводы Ронсара чего стоят! Вот и Франция преподнесла ему чудесный подарок.

А что же купил во Франции своей жене мой учитель, который, конечно, тоже растратил свои деньги на книги по искусству и репродукции?

У него, в отличие от Левика, всё-таки осталась маленькая сумма. И Хазанов стал искать магазинчик поскромнее в надежде хоть что-нибудь купить. В одной витрине он увидел немного выгоревшую от солнца розовую кофточку. Цена вполне устраивала, и Хазанов смело вошел в магазинчик. Он был вполне уверен в себе, так как твёрдо знал два главных французских слова: «вуи» и «нон». Несколько приблизительно произносимые им, они переводились как «да» и «нет». Но бедный мой учитель не учёл темперамента французских продавцов. Они налетели на него со всех сторон, окружили и, как он ни сопротивлялся, насильно усадили в роскошное кресло. Узнав, что он из России, один из продавцов побежал на соседнюю улицу за переводчиком. А пока что заиграла чарующая музыка и на подиум вышли шикарные манекенщицы. Они демонстрировали… меховые манто. Единственный зритель сидел в кресле и тоскливо подумывал, как бы ему отсюда выбраться. Впрочем, он уже устал сопротивляться. Кресло было таким удобным, музыка завораживала, а он так устал…

Но вот, наконец, программа показа подошла к концу. И тогда мой бедный учитель, вызвавший столько хлопот, встал с кресла и скромно указал рукой на кофточку в витрине. Любезные французы ничем не выдали своего разочарования. Они, не моргнув глазом, сняли розовую кофточку с витрины, красиво упаковали её и проводили Хазанова до двери с таким видом, словно он весьма обязал их свой грошовой покупкой.

Вот истинно французская любезность!

Рассказывали, что…

У Чехова приводится как пример пошлости надпись на спичках: «Эти спички украдены у таких-то»… Однако, это, видимо, было в обиходе.

В театре Мейерхольда на дверях, которые обычно украшаются литерами «М» и «Ж», было написано: «Минута стыда, но год здоровья». А на электрических лампочках написали: «Эта лампочка украдена из театра Мейерхольда». С этой надписью лампочки стали разворовываться ещё больше, уже в качестве сувениров.

А писатель Гиляровский ставил на книгах из своей библиотеки штамп: «Эта книга украдена из библиотеки Гиляровского». У моего отца было несколько таких книг. Текст штампа был исправлен рукой Гиляровского: «Не украдена, а подарена».

Моя мама в молодости училась у Мейерхольда и дружила со многими студентами. В частности, с С. Эйзенштейном.

От его матери мама слышала такую историю. Как-то в их доме готовили на кухне свиные языки. И Серёжа позволил себе шалость, которой чуть было не уморил собственную мать. Он взял в рот свиной язык, подошёл к матери и отрезал ножницами кончик языка. Мама, конечно, упала в обморок. Ничего себе «шуточка»!

Студент С. Эйзенштейн поставил номер для цирка о бытовых квартирных неустройствах в 20-е годы. Участниками номера были: моя мама, Э. Гарин и Шалимов. В числе предметов реквизита был и огромный ночной горшок, который на длинной верёвке вывозила моя мама.

Наталья Касаткина с мамой Агнией Александровной. Москва, Дом Герцена. 1960-е

Как-то студенты шли гурьбой по Арбату. Они шли на какой-то митинг. А потом должна была состояться репетиция номера