Максим Чертанов - Марк Твен

Изабел его в Англию не сопровождала — должна была провести каникулы с Кларой в Ньюфаундленде. Но перед отъездом хозяин дал распоряжение поверенному о том, что она может полностью распоряжаться его чековой книжкой, и подарил ей на участке в Рединге домик с 20 акрами земли. Пейн по какой-то причине не мог ехать, и Твен взял компаньоном Ральфа Эшкрофта, молодого англичанина, с которым познакомился в прошлый приезд в Лондон, — тот работал в фирме, производившей плазмон. Эшкрофт переехал в США, жил в Бруклине, переписывался с Твеном, рекомендовал ему делать инвестиции в производство шпилек, стелек, кассовых аппаратов — всех фирм, которые принесли убытки. Почему Твену было недостаточно Роджерса и зачем понадобился еще один финансовый советник, некомпетентный? Роджерс был реалистом: если какое-то вложение было авантюрой, он так и говорил. Но по причудливой особенности характера Твена привлекали только авантюры — а Эшкрофт его в этом поощрял. Позднее он писал об Эшкрофте: «подобострастный, осторожный и смотрит так, словно хочет облизать чьи-то ботинки». А поначалу доверял ему и любил его общество.

Отплыли 8 июня, на пароходе подобралась интеллигентная компания, был, в частности, математик Арчибальд Хендерсон, биограф Бернарда Шоу; он потом напишет книгу и о Твене. Завелась новая «внучка», шестнадцатилетняя Фрэнсис Наннелли, путешествовавшая с матерью; другая девушка, восемнадцатилетняя Карлотта Уэллес, для внучки была старовата, но напомнила Сюзи. Уэллес потом вспоминала, что старик вел с ней «детские разговоры» и ей было скучно, — это, кажется, единственный человек, признавшийся, что скучал в обществе Марка Твена. Не успев сойти с трапа, гость был осажден журналистами, на вопрос, что его сейчас интересует, ответил: «Христианская наука» Эдди и положение дел в Конго. Острил: «Одна дама на пароходе пригласила меня на свою свадьбу. Я ответил: ладно, только если придете на мои похороны. Теперь она ждет этого с нетерпением». Молодой репортер спросил, считает ли гость, что мир улучшается, тот отвечал, что его «последнее впечатление от мира лучше, чем первое».

Жил он в отеле «Браун», также осаждаемом представителями прессы, американские журналисты ревниво следили за тем, что пишут заокеанские коллеги, «Нью-Йорк таймс» 30 июня поместила статью «Марк Твен в руках британских репортеров»: один безмозглый британец сказал, будто Марк Твен изъясняется на каком-то диалекте, другой — что он жует табак, который держит в револьверной кобуре, третий написал, что он «большой и шумный», четвертый назвал «плейбоем с Запада». Вообще-то британцы были полны почтения, но не хотели считать Твена собственностью Штатов — ведь те отказывали ему в величии, когда Англия давно его признала. Из лондонской «Кроникл»: «Американцы считают Марка Твена воплощением их национального духа. Они говорят, что его юмор, милосердие, неукротимый здравый смысл, свежесть чувств, которые обнаруживаются за показным цинизмом, духовная стойкость, вера в женщин и демократию, и его приступы мизантропии, и свирепый сарказм — все это американское. <…> Больше, чем любой человек, когда-либо живший, Марк Твен заставлял мир смеяться. Но его юмор всегда был на стороне ангелов. Он осмеивал многое, но никогда не смеялся над проявлениями добра и благородства. И хотя его будут помнить как юмориста, на самом деле он заслуживает большего: певец детства, подобный Гомеру, создатель исторических романов необычайной изобразительной силы. <…> Если увидите в ближайшие дни на улицах Лондона человека с огромной гривой седых волос, голубыми глазами под тяжелыми бровями, седоусого, пристально смотрящего по сторонам и необыкновенным образом растягивающего слова, — почтительно снимите перед ним шляпу, ибо это Марк Твен».

Пришлось срочно нанять еще одного секретаря, чтобы принимать посетителей и разбирать почту. И началось: завтраки, приемы, клубы «Гаррик» и «Атенеум» просили принять почетное членство, фотографы с вечера занимали очередь — лондонские газеты писали, что это напоминает возвращение Вольтера в Париж в 1778 году. 20 июня американский посол Уайтлоу Рид организовал писательский обед: Киплинг, Конан Дойл, Брэм Стокер, всего около 50 человек. 22-го — прием в Виндзорском замке, 85 гостей, все члены королевской семьи, король Сиама и индийские принцессы. Церемония присуждения ученой степени прошла в Оксфорде 26 июня, среди награжденных были Киплинг, сын королевы Виктории принц Альберт, премьер-министр Кэмпбелл-Баннермен, астроном Норман Локьер, Камиль Сен-Санс, всё очень пышно, Твен сказал, что воспользуется опытом, когда будет устраивать свои похороны. 3 июля — обед с Шоу (тот назвал Твена американским гением наряду с Эдгаром По), Джеймсом Барри и карикатуристом Максом Бирбомом, далее прием у мэра Лондона, обед в редакции журнала «Панч». 4 июля «Вашингтон пост» сообщила о помолвке Марка Твена с Изабел Лайон (кто пустил слух, не установлено), репортеры кинулись за разъяснениями и получили ответ, опубликованный 5 июля во всех газетах англоязычного мира: «Я не встречал и никогда не встречу никого, кто мог бы занять место моей жены, которую я потерял. Я никогда больше не женюсь».

13 июля, в день отплытия, толпы выстроились вдоль причала в Саутгемптоне, лондонская «Трибюн» рапортовала: «Корабль, уносящий его, едва виден, ибо море усыпано лавровыми ветвями его триумфа. Марк Твен — победитель, и за свое краткое пребывание он сделал для мира больше, чем Гаагская конференция. Он заставил мир смеяться». На обратном пути появилась еще «внучка», Дороти Квик (дочь крупного бизнесмена, родилась в 1896 году, путешествовала с бабушкой и дедушкой), — эта будет одной из самых любимых и верных. «Ей всего 11 лет, и она соткана из фонтанчиков счастья. Она ни мгновения не оставалась неподвижной и освещала все как солнышко».

Пейн: «Я шел к нему полный благоговения и готовился сидеть и слушать о его триумфе, но, когда я пришел, он гонял шары в бильярдной и, увидев меня, сказал: «Берите кий, я придумал новую игру». И мы за ночь едва обменялись десятком слов». Несколько дней Твен провел в Нью-Йорке, поговорил с Джин один раз по телефону, потом с Пейном уехал в загородный дом, снятый для него Мэри Роджерс, — в Таксидо-парк, престижный дачный пригород Нью-Йорка. Явилась туда и Изабел. 25 июля в газетах опять появилось сообщение о предстоящем браке, и Твен вновь его публично опроверг (впоследствии он считал, что слух пустил Эшкрофт, но это не доказано) и стал появляться на людях с Изабел лишь в присутствии кого-нибудь третьего — чаще всего того же Эшкрофта, которого тогда ни в чем не подозревал и сам пригласил погостить.

Джин продолжала слать отцу душераздирающие письма, умоляла забрать ее домой. Он их не читал. (Гораздо приятнее были письма Клары, насмешливо-нежные — он сам любил такой тон: «Весел ли мой Марк — дорогой и почти что святой? Счастья и удачи Сэму, что по утрам чертыхается вместо молитвы. Люблю тебя, о Падре. Твоя Примадонна».) Младшей дочери он писал: «Один Бог ответствен за твой характер, твою болезнь и все твои проблемы и горести. Я не обвиняю в них тебя». (И на том спасибо!) «Дорогая Джин, если бы твоя мать была жива, она знала бы, как нужно с тобой поступать, и заботилась бы о тебе лучше, чем я; но мы ее потеряли, а я мужчина и ничего не смыслю в этих делах». Чужой мужчина, отец Нэнси Браш, подруги Джин, пытался принять участие в судьбе девушки, показать ее другим врачам, но Петерсон воспротивился, а Твен написал дочери, что Петерсон «лучше знает». Изабел говорила хозяину, что Джин скоро вылечится и будет дома. А в дневнике писала: «Я не хотела говорить Королю, что ей становилось все хуже и что она никогда не должна и не будет жить с ним, потому что ее привязанность к нему легко могла превратиться в безумную ненависть, и в ужасном, омерзительном приступе злобы она могла убить его».