Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева

Весь этот год я был в партизанах полковника Б…, но затем большевики заставили меня отступить в Петровск, где сидел я до тех пор, пока не освободили нас кубанцы. В 1919 году я прибыл к себе в станицу и, конечно, увидел ее не такою, какую покидал. От своего дома я увидел лишь только груды кирпича и отсутствие двух братьев, которых расстреляли большевики за то, что они не хотели признать советскую власть. Это меня заставило идти в армию генерала Деникина, чтобы отомстить им за братьев. Служил я все время в Терском полку, с которым я отступал в 1920 году обратно на Кавказ пробивать себе дорогу в Грузию. Грузины нам обещали многое, но это оказалось все ложь, потому что не успев вступить в их землю, как они нас обезоружили, затем отобрали собственных коней, снимали одежду и посадили в лагерь, в котором пришлось сидеть 5 месяцев, питаясь одной фасолью.

Из Грузии я уехал в Крым, к генералу Врангелю, где опять сформировался X… полк, и приступил к военным действиям. В 1920 году, ввиду измены со стороны белых, пришлось покидать Крым. Первое время не только я, но и другие не знали, куда мы едем, потому что нас не хотела принимать ни одна страна. Но затем болгары, более христианский народ, а также и сербы, согласились принять часть русских беженцев к себе, на свои земли. За два месяца я кое-как приобрел знания болгарского языка и поступил в Софийскую болгарскую гимназию. В 1923 году я переехал из Софии в Шуменскую гимназию, в которой нахожусь до сих пор.

17 лет

Во время революции в октябре 1917 года я учился в городе Киеве в первой гимназии. До 1920 года я также продолжал учиться в этой гимназии; за это время приходилось часто голодать, сидеть без света и без дров; с удовольствием вспоминалось дореволюционное время. Жили мы в поселке Святошино, в 7 верстах, так что во время перемены власти там было, по сравнению с городом, спокойно. Приходили большевики, петлюровцы, добровольцы. За каждым приходом следовали аресты, реквизиции и убийства, в особенности во время большевиков и петлюровцев.

Нашу гимназию в 1919 году во время прихода вторично большевиков как «сильно» монархическую, по выражению редактора одной красной газеты, закрыли, и я перешел во вторую гимназию, в которой меня поразила масса учащихся евреев; у нас в гимназии их совсем не было. Однажды после окончания уроков я пошел к отцу в Управление Юго-Западной дороги, чтобы ехать вместе с ним домой; но пришедши к нему в комнату, мне сказал его помощник, что он арестован полчаса тому назад и отведен на Киевский вокзал в железнодорожное ЧК. Кончились занятия в гимназии. Моя мать, узнавши, что отца арестовали, открыла в Святошино столовую, так как после ареста отца прекращалась поддержка для всей семьи. Каждые два дня я возил отцу в ЧК пищу; затем я узнал от коменданта ЧК, что отца присудили к тюремному заключению на все время гражданской войны и перевели в Лукьяновскую тюрьму. Там он просидел до самого прихода добровольцев. С какой радостью мы встречали первый казачий разъезд, въехавший в наш поселок; его забрасывали цветами, давали им деньги, еду и тому подобное. А через день после прихода добровольцев пришел мой отец, которого большевики должны были перед своим уходом расстрелять.

Добровольцы твердо установили свою власть в Киеве. Мать уехала с больной сестрой и братом в Крым лечиться, а я с отцом остался в Киеве, чтобы окончить образование.

Первого октября неожиданно со стороны Житомира в Киев ворвались большевики, но они были недолго, всего 6 часов, прошел их Волчанский отряд. Мой отец бежал из Киева по направлению к Чернигову, но, узнавши об отбытии большевиков, вернулся обратно. Прожил я с ним еще один месяц, как вдруг начался великий отход Добровольческой армии от Орла; большевики гнались за ними по пятам. Отец ушел из Киева на поезд ген<ерала> Бредова в Одессу, а оттуда – в Болгарию; он думал, что большевики пробудут, как и прошлый раз, не больше суток в Киеве, но оказалось иначе. Я остался жить у своего дяди; приходилось еще хуже голодать, чем в первые дни революции, жили на одной картошке; эти безобразные насилия со стороны пьяных жидов, комиссаров, приводили меня в ярость. От матери я никаких известий не получал, так как в Крыму были добровольцы.

Пришел Петлюра с поляками, покрутился около месяца в Киеве; Буденный зашел к нему в тыл, и он начал отступать с большими потерями. Крым был занят большевиками, восстановилось железнодорожное сообщение, и я от сестры получал письма с какими-то недомолвками; мало писала о матери и брате, и я что-то чувствовал недоброе. Все время, со времени ухода добровольцев, я не учился, а работал, спекулировал, торговал. Наконец приехала сестра с теткою, которая еще раньше уехала в Крым, и рассказала мне печальную повесть, даже не печальную, а ужасную, перевернувшую всю мою жизнь вверх дном. Моя мать с братом и моим братом купила небольшое имение на берегу Черного моря; в степи на десять верст кругом не было никакого жилья; когда ушли добровольцы и пришли большевики с Махно, то Махно была поручена охрана побережья; именно в том месте было мамино имение; и вот в ночь на 20 октября 1920 года мать, ее брат и мой брат были расстреляны, а имение было сожжено и разграблено. Сестра спаслась только потому, что была в санатории в городе Евпатории.

Мы поселились в Киеве у своего дяди; я и тетка ездили спекулировать, а сестра оставалась дома, ибо она не могла ничего делать. Во время спекуляции меня несколько раз арестовывали, но я два раза бежал из-под ареста, а раза три платил штраф.

Однажды мы получили письмо от нашего дальнего родственника из Одессы, который, узнавши о моем положении, предложил поступить мне к нему на яхту, на которой он делал рейсы между Одессой – Севастополем – Николаевым – Керчью и т. д. и возил всякие товары; я тотчас же поехал к нему и поступил матросом на яхту. У него я проработал с марта по октябрь; заработал немного денег спекуляцией, провозкой контрабанды, за которую нас чуть не потопил таможенный миноносец. Зимой я уехал из Одессы в Киев; на Рождество я получил из Болгарии от отца письмо, где он описывал все свои мытарства и пригласил меня к себе. Испробовав