В садах Эпикура - Алексей Леонидович Кац
В садах Эпикура читать книгу онлайн
В 2022 г. исполнилось 100 лет со дня рождения Алексея Леонидовича Каца (1922–1978), блестящего и авторитетного историка, исследователя социальной жизни Древнего Рима и его важнейших идейных течений – манихейства и неоплатонизма (среди конкурирующих философских школ лично симпатизировал более всего Эпикуру и его последователям).
Обширные воспоминания А. Каца начинаются картинами довоенного московского детства, прошедшего в знаменитом посёлке художников Сокол. Уже в школьные годы проявились его интерес к театру и неординарные актерские данные. Рано потеряв отца, арестованного в 1934 году по 58-й статье, он тем не менее поступает на исторический факультет МГУ и успешно заканчивает первый курс. 23 июня 1941 года он сдает на отлично экзамен по истории Древнего Рима своему будущему наставнику А.Г. Бокщанину. Воспоминания автора об историческом факультете МГУ за 30 лет являются важным историческим источником и занимают большую часть его впервые публикуемых рукописей. Его непосредственное восприятие учебного процесса, общение с преподавателями, студенческая жизнь, личное знакомство с крупнейшими представителями советской исторической науки представляют большой интерес. Академические занятия прервала война. Студентов первого курса отправили рыть окопы, где завязались дружеские отношения с известными впоследствии историками Павлом Волобуевым, Юлианом Бромлеем, Михаилом Гефтером и другими.
Во время боевых действий А.Л. Кац был армейским разведчиком, ввиду своих незаурядных способностей быстро продвинулся и окончил войну в Венгрии в звании старшего лейтенанта, кавалером двух боевых орденов, военным переводчиком разведуправления штаба 40-й армии. По возвращении в Москву, А.Л. Кац завершил образование, защитил кандидатскую диссертацию и был распределён в Киргизию, где продолжал поддерживать тесные научные и творческие связи со своими коллегами в Москве и Ленинграде.
В книге присутствует нецензурная брань!
В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Через некоторое время разбиралось на партсобрании дело того парня, который предложил устроить криптии. Вид у него был глупый, он пытался все дело свести к шутке. Нашлись ораторы, посчитавшие возможным перенести антисемитизм в область непосредственности и юмора. Слово взял Миша Марьяновский – герой Советского Союза и все-таки еврей. Зал притих. Хотя у Марьяновского были целы руки и ноги, он перенес несколько ранений, говорил негромко, с некоторым трудом. Он сказал: «Подумайте, как воспринял такой-то (фамилию парня антисемита я забыл) сообщение правительства о разоблачении врачей-вредителей! Он его воспринял, как сигнал бить евреев! И тут же на этот сигнал отреагировал. А знаете ли вы, что такое уметь выполнить сигнал? Как трудно приучить к этому людей? Я неделями готовил танковый батальон, чтобы он воспринял мой сигнал к атаке! Неделями! На войне – это много! Я добивался своего. Кто учил его воспринять решение нашего правительства в отношении врачей-вредителей, как сигнал к избиению людей?!» Зал бурно аплодировал Марьяновскому. Разумеется, били в ладоши евреи и неевреи. Я сидел рядом с женщиной инструктором райкома. Она повторяла словно про себя: «Какой накал! Какой накал!?» Марьяновский предложил исключить прохвоста из партии. Это предложение прошло. После собрания я шел по коридору от Ленинской ауди тории с Язьковым, Зильбергом и еще несколькими ребятами. Подскочил Гусев, прокричал, брызгая, слюной: «Мы видели, кто аплодировал Марьяновскому!» Я сказал: «Пошел вон, сволочь! Мы видели, кто не аплодировал!»
Вскоре я встретился с С. Л. Утченко. Он мне рассказал, что читал в английских и американских газетах множество статей, посвященных делу врачей. Мировая общественность кипела от негодования. Нас откровенно обвиняли в антисемитизме. А наши газеты, там временем, надрывались, разоблачая «Джойнт». В разгар этой-то свистопляски я и принял решение опубликовать статью за своей подписью – А. Кац. Аля Павловская желала мне добра, предлагая скрыться за псевдонимом или инициалами. Я отказался. Ну скажи, мой дорогой современник, нужна была для этого настоящая смелость?
Я писал большой раздел о христианстве. Работал с большим напряжением и достаточно быстро двигался вперед. В это время проректор по научной работе стал вызывать аспирантов с их руководителями: хотел выяснить, кто защитит диссертацию в срок. Я явился на прием вместе с А. Г. Бокщаниным. Нам предложили сесть. Проректор спросил очень дружелюбно: «Как дела?» Я ответил, что написал значительную часть работы, что к маю, очевидно, закончу все и осенью защищу диссертацию. Он покачал головой и посоветовал: «Заканчивайте быстрее, защищайте в мае. В сентябре начнете работать!» Я сказал, что это очень заманчиво, но дать такого обещания я не могу, оно нереально. А. Г. Бокщанин меня энергично поддержал. Проректор улыбнулся и очень весело сказал: «Ладно, пусть будет по-вашему!» И добавил, словно про себя: «Один аспирант подготовит диссертацию в срок, и тот Кац!» Это было сказано так добродушно и сочувственно, что я громко засмеялся и спросил: «Не замедлить ли темпы?» «Нет, нет! – сказал проректор. – Работайте так же! Желаю успеха!» А. Г. Бокщанин и я вышли на улицу, посмеялись, я двинулся в библиотеку Горького. Там встретил Виталия, рассказал ему о беседе с проректором.
2 марта 1953 года я, как обычно, проснулся рано и все-таки позже, чем Наташкина няня молодая девка Лида вернулась из магазина. Она, задыхаясь от волнения, сказала: «Сталин заболел!» Я вскочил, включил радио и услышал великолепную грустную музыку. Через пару минут известный диктор Левитан сообщил, что у Сталина произошло тяжелое кровоизлияние в мозг, что врачи борются за его жизнь. И опять зазвучала траурная музыка. Она лилась и лилась, оркестры сменялись хорами, исполнялись скрипичные концерты. Невозможно было оторваться от этой музыки. И все же я быстро собрался и поехал на факультет. В партбюро собралось довольно много народа, составили график дежурств: нужно было следить за радиопередачами, быть готовым принять экстренное сообщение. Хотя я был парторгом кафедры и аспирантом выпускного курса, мне дежурства не доверили: видимо, опасались, что Кац вдруг узнает о смерти т. Сталина и сообщит об этом не по назначению. По совести говоря, мне стало обидно. Но я ничем своих чувств не выразил, пошел в читальный зал дописывать христианство. Там мы встретились с Виталием, покурили. Разумеется, говорили о болезни Сталина. Я высказал мысль, что в случае его смерти, жизнь станет еще более трудной. Виталий спросил: «А что может быть хуже?» Я ответил, что Сталин, наверное, играл сдерживающую роль. Все-таки с космополитизмом замолчали. Да и есть ли фигура, способная его заменить? Виталий засмеялся: «Кого и в каком случае он сдерживал? Беда в том, что его самого некому было сдержать. Что касается фигуры, то в них недостатка не будет. Пешка, добравшись до крайней линии, становится ферзем механически. Интересно, кого проведут в ферзи?» Потянулись напряженные дни. Бюллетени о состоянии здоровья И. В. Сталина то обнадеживали, то устрашали. После одной из передач Витя Смирин сказал мне: «Может быть, он еще выздоровеет!» Я согласился. Мы совершенно не знали, что это за штука – кровоизлияние в мозг.
5 марта 1953 года Сталин умер. Об этом сообщили газеты на следующий день. Виталий и я занимались в аспирантском зале. Как и в первый день войны, читальный зал библиотеки вдруг опустел. Виталий и я остались вдвоем. Он сказал: «Пошли, старик, покурим. Кажется, можно прерваться…» 6 марта газеты опубликовали обращение ЦК КПСС ко всем членам партии, ко всем трудящимся Советского Союза: «Перестало биться сердце соратника и гениального продолжателя дела Ленина, мудрого вождя и учителя Коммунистической партии и Советского народа – Иосифа Виссарионовича Сталина». Обращение кончалось словами: «Бессмертное имя Сталина будет жить в сердцах советского народа и всего прогрессивного человечества».
В университетском клубе на улице Герцена проходил траурный митинг. Один за другим поднимались на трибуну ораторы,
