Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

написанной им на каком-либо из европейских языков. Нератов, будучи в царское время товарищем министра, никогда не назначил бы Бардашевского 1-м секретарём, да ещё в Константинополь.

Вторыми секретарями были П.П. Крупенский, племянник известного члена Государственной думы П.Н. Крупенского, и Рогальский. Крупенского я знал ещё по Петрограду и упоминал о нём, рассказывая о моём первом приезде в Константинополь в феврале. Он заведовал визами и сношениями по этому поводу с иностранцами. Этот отдел в Константинополе стоял неизмеримо выше, чем в Париже, престиж нашего посольства был достаточно высок и иностранцы относились к нам с должным вниманием.

Рогальский был для меня новой и, правду сказать, довольно оригинальной фигурой. В центральном управлении в Петрограде я его не помню, но он говорил мне, что видел меня там, когда во время войны приезжал в командировку из Индии. Как бы то ни было, в центральном ведомстве он не служил, а состоял в консульских должностях на Востоке. Рогальский был казначеем посольства и ведал сношениями с консульствами. Это была мрачная фигура. Мы называли его Чайльд Гарольдом русского посольства в Константинополе. Вид у него был весьма непривлекательный, язык очень злой и обращение иногда странное до резкости — одним словом, облик совсем не дипломатический. «Diseur de Bons mots, mau-vais caractere»[59], по выражению Паскаля. При всём том он владел восточными языками и даже санскритом и хорошо знал Восток. Кроме этого он превосходно владел европейскими иностранными языками, в особенности английским. Редактор он был превосходный и писать очень любил.

Однако, как ни странно, ему отвели область внутренних сношений с консульствами и принципиально не давали никакой переписки с иностранцами. Его самолюбие было уязвлено до крайности. Его мрачность усугублялась тем, что он из-за своего неприятного характера попал в категорию неудачников, совершенно при этом незаслуженно. Бардашевский, занимавший без всякого права должность 1-го секретаря благодаря случайным связям с врангелевским окружением, сознательно не желал допускать к работе Рогальского, ибо знал, что тот, служивший долго на Востоке и его прекрасно знавший, тотчас затмил бы его.

Но именно у Рогальского я получал настоящую информацию о том, что делается в Турции, так как, хотя он и не гонялся за «генералами», местных связей у него одного было больше, чем у всех чиновников посольства вместе взятых. Бардашевский и Рогальский ненавидели друг друга. Несмотря на то что первый был любезен до приторности, а второй — весьма сух и часто резок, 1-м секретарём, конечно, надо было бы назначить Рогальского, а 2-м — Бардашевского. Но бедному Рогальскому не везло.

Когда я поехал с первой курьерской поездкой в Севастополь, он мне откровенно объяснил всю невыносимость своего положения в Константинополе, где его знания не использовались и где ему не хотели давать работать, и просил меня похлопотать за него. Он мог бы работать в Севастополе в центральном управлении. Когда я сказал об этом Б.А. Татищеву, игравшему тогда роль товарища министра в дипломатическом ведомстве, тот через несколько дней ответил мне, что передал просьбу Рогальского князю Г.Н. Трубецкому, замещавшему Струве, но на неё был получен отказ. От других лиц я узнал, что сам Татищев категорически заявил Трубецкому: или Рогальский, или он, Татищев. Служить вместе с ним он не желает. Я должен был снова огорчить нашего посольского Чайльд Гарольда.

От скуки Рогальский поигрывал на бирже и сам признавался мне, что пользовался при этом казёнными деньгами, порученными ему как казначею, всегда, конечно, возмещая взятое. Обнаружилось это значительно позже, когда я взял жалованье сразу за два прошедших месяца. Рогальскому это было неприятно, он выплатил мне немедленно, но заявил, что о таких суммах, какие причитались мне, надо предупреждать заранее, ибо их может не оказаться в банке на текущем счёте. Нельзя сказать, чтобы такие занятия, как игра на бирже да ещё с казёнными деньгами, были совместимы с дипломатической службой. Руководствуясь здравым смыслом, у Рогальского нужно было бы отобрать казначейство и засадить его за дипломатическую переписку, но здравый смысл не всегда торжествует в дипломатии, как, впрочем, и в других областях государственного управления.

Активную роль в посольстве играл также князь С.А. Гагарин, сын бывшего директора Петербургского политехнического института, о котором я писал в своё время в связи с деятельностью его как секретаря ОСМИДа при Временном правительстве. Гагарин был на положении 3-го секретаря и вёл переписку административно-дипломатического свойства с англичанами и американцами. Он хорошо владел английским языком, но часто обращался к моей помощи, так как раньше ему мало приходилось писать по-английски. Всю переписку юридического характера с англичанами и американцами по-английски вёл я по своей должности юрисконсульта посольства.

Гагарин при Временном правительстве находился в Ставке главнокомандующего, в дипломатической канцелярии. Он там близко знал П.Н. Врангеля и Н.В. Муравьёва, нашего чиновника, впоследствии перешедшего к большевикам. По словам Гагарина, Врангель вместе с адмиралом М.В. Бубновым и Н.В. Муравьёвым разрабатывали штаты Добровольческой армии ещё в 1917 г., при Керенском. Поэтому переход Муравьёва в Комиссариат иностранных дел, где он скоро занял видное положение при Чичерине, становится особенно пикантным.

С Гагариным мы были хорошо знакомы по Петрограду, и мне было очень приятно встретиться с ним в Константинополе и работать вместе. Он поддерживал тесные отношения с англосаксами и собирался в случае неудачи Врангеля ехать в Америку. Помимо личного знакомства с Врангелем на положении Гагарина, питомца Петербургского политехникума, сказывалось и то обстоятельство, что у него были прекрасные отношения с его бывшим профессором Струве, чем Гагарин пользовался не для личных, а для общеполитических целей (я упомяну об этом ниже). По приезде в Константинополь я подробно рассказал Гагарину о положении нашего дипломатического ведомства в Париже, и он искренне сокрушался, слыша о парижском развале белого движения и нашего дипломатического аппарата. Он, в свою очередь, много рассказал мне о Врангеле такого, что рисовало главнокомандующего Русской армией как человека, отличающегося непомерным политическим честолюбием. Врангель, например, в деникинское время не только подготавливал военные круги к своему воцарению, но и старался через Гагарина войти в сношения с иностранцами, в особенности с англичанами, чтобы показать им, что только он сможет привести борьбу с большевиками к победному концу.

Таким образом, несмотря на свою сравнительно невысокую должность 3-го секретаря, Гагарин занимал фактически видное положение в посольстве и работал значительно больше, чем, например, 1-й секретарь Бардашевский. К чести Гагарина, обладавшего столь большими связями, надо сказать, что положение его оставалось неизменным в течение всего врангелевского периода и он никакого повышения не добивался и не получил.

В качестве причисленного к посольству