Александр Лавров - Андрей Белый

212

Белый Андрей. Начало века. С. 401.

213

PHБ. Ф. 60. Ед. хр. 13. Л. 80.

214

В частности, напрашивающаяся параллель между старой баронессой у Белого и старой графиней из пушкинской «Пиковой дамы» (см.: Carlson Maria. «The Silver Dove». P. 74) представляет собой проекцию аналогии, проводившейся Сергеем Соловьевым в отношении Александры Григорьевны: «…„бабуся“ в воображеньи Сережи не раз разыгрывалась Пиковой дамой» (Белый Андрей. Между двух революций. М., 1990. С. 19). Нелегкий нрав, которым наделена в романе бабушка, отражает определенные черты характера Коваленской — «эгоизм, спесь, <…> несение „чести“ рода» (Там же. С. 20). «Вы напрасно думаете, что я не видел в А. Г. Коваленской ничего, кроме „доброй бабушки“, — писал Белый 6 февраля 1931 г. М. А. Бекетовой, — <…> сколько бесед было с Сережей о том, что в тихом омуте черти водятся; все так: не раз я в „бабушке“ напарывался на… черта <…> „Черт“ в А<лександре> Г<ригорьевне> был силен <…>» (Александр Блок. Исследования и материалы. Л., 1987. С. 260). В беседах Дарьяльского с «бабинькой» заходит речь «о незабвенных гусарах», о которых ей «приятно вспоминать» (С. 34); Александра Григорьевна, по известным Белому семейным преданиям, «в молодости сражала мужчин», «блистала» в Тифлисе на балах (Белый Андрей. Между двух революций. С. 18, 19; ср.: Бекетова М. А. Шахматово. Семейная хроника // Литературное наследство. Т. 92: Александр Блок. Новые материалы и исследования. М., 1982. Кн. 3. С. 717).

215

РНБ. Ф. 60. Ед. хр. 13. Л. 80.

216

Последнее обстоятельство иллюстрируется колоритной подробностью: «…только близким друзьям открывал Павел Павлович доступ в свою библиотеку; но горе тому из друзей, который по неведенью проводил по странице хотя бы едва заметную черту; испорченная книга не могла оставаться в библиотеке: и с умело скрытым презреньем книга дарилась попортившему ее лицу» (С. 287); ср. в главе о Танееве в мемуарах Белого: «…не угодить в 80 % Танееву означало: посадить невидную царапину или оставить пятнышко на показываемом роскошном издании, которое превращалось в „опоганенный“ хлам, иронически даримый „поганцу“; тайны подарка „поганец“ не понимал; и с удивлением принимался благодарить хозяина, над ним издевавшегося» (Белый Андрей. На рубеже двух столетий. М., 1989. С. 160).

Дополнительные свидетельства о прототипах персонажей «Серебряного голубя» содержат пометы А. А. Тургеневой, сделанные на полях книги К. В. Мочульского «Андрей Белый» (Париж, YMCA-Press, 1955; экземпляр ее ныне хранится в Мемориальном музее-квартире Андрея Белого на Арбате); безусловно, эти указания восходят к устным пояснениям Белого. Павел Павлович раскрыт А. Тургеневой как Танеев (С. 163), Кудеяров — как Мережковский (С. 164), «жена-„лепеха“ Фекла Матвеевна» — как К. П. Христофорова (С. 164), известная московская теософка; к словам Мочульского «Дарьяльский — стилизованный автопортрет Белого» (С. 159) приписано: «не верно: — С. С.» (т. е. Сергей Соловьев); аналогичное опровержение — к фразе Мочульского «Фамилия „Чухолка“ намекает на фамилию другого „мистического анархиста“ Г. Чулкова» (С. 162): «не верно — А. С. П.» (т. е. Алексей Сергеевич Петровский, близкий друг Белого со студенческих лет, переводчик, библиотечный работник).

217

РНБ. Ф. 60. Ед. хр. 13. Л. 79–80. Связь между Дарьяльским и Сергеем Соловьевым вполне осознавалась в кругу лиц, более или менее близко знакомых с Белым. Так, Г. Г. Шпет в письме к Н. К. Гучковой (Гёттинген, 9/22 августа 1912 г.), упоминая о предстоящей женитьбе С. Соловьева, отмечал: «Ты читала „Серебряный голубь“ Андрея Белого, герой ведь там — Сережа Соловьев» (Густав Шпет: Жизнь в письмах. Эпистолярное наследие. М., 2005. С. 159).

218

РНБ. Ф. 60. Ед. хр. 13. Л. 79.

219

В этом смысле едва ли полностью достоверно в своем выводе свидетельство Д. М. Пинеса, записанное со слов А. М. Кожебаткина в 1926 г. (в нем и заглавие, и жанр произведения Соловьева переданы неправильно): «С. М. Соловьев долго печатал в проспектах книг о поэме: „Старинный ямб“. Ее содержание было аналогично „Серебрян<ому> голубю“, только освещение событий — противоположно. <…> Но появление в печати „Сер<ебряного> гол<убя>“ помешало напечатанию „Стар<инного> ямба“» (РГАЛИ. Ф. 391. Оп. 1. Ед. хр. 58. Л. 2). О том, что готовится к печати «Старый Ям. Повесть из современной жизни», Соловьев оповещал в библиографических объявлениях при своих книгах «Crurifragium» (М., 1908. С. IV) и «Апрель» (М., 1910. С. 2); повесть включена также в рукописный план собрания сочинений в 12 томах (во 2-й том), составленный Соловьевым в 1930-е гг. (РГБ. Ф. 696. Карт. 4. Ед. хр. 3. Л. 2).

220

См.: РГБ. Ф. 696. Карт. 1. Ед. хр. 4. 42 л.

221

Показательно, что в первоначальном плане повести «Прозерпина» Соловьевым зафиксирован эпиграф со словами из простонародной песни: «Погиб я, мальчишка, // Погиб я навсегда» (РГАЛИ. Ф. 446. Оп. 1. Ед. хр. 73); ту же песню в романе Белого «горланят» «парни целебеевские» и насвистывает Дарьяльский (С. 34, 41).

222

Белый Андрей. О Блоке: Воспоминания. Статьи. Дневники. Речи. М., 1997. С. 185.

223

Цветаева Марина. Собр. соч.: В 7 т. М., 1994. Т. 4. С. 242–243. Опираясь на это свидетельство, Л. К. Долгополов («Андрей Белый и его роман „Петербург“». С. 180) заключает, что «реальное» Целебеево — «знаменитая ныне Таруса», — как нам представляется, без достаточных оснований: сведений о том, что Белый до 1910 г. (и вообще когда-либо) посещал Тарусу, не имеется, живых и конкретных впечатлений от этого города Калужской губернии у него наверняка не было. В топографическом перечне посещенных им мест, составленном Белым весьма тщательно («Города и местечки» // ГЛМ. Ф. 7. Оп. 1. Ед. хр. 29), Таруса не упоминается. Думается, что в определении «реальных» топографических параллелей к «Серебряному голубю» целесообразнее исходить из указаний самого автора (приведенных выше), согласно которым Целебеево однозначно раскрывается как Надовражино.

224

РГБ. Ф. 25. Карт. 26. Ед. хр. 13.

225

В мемуарах Белый описывает Соловьева буквально в тех же выражениях: «…с загорелым лицом с очень яркими тонкими крепко-затиснутыми губами, пунцовыми и опушенными очень густыми усами, с задумчивым взглядом больших серых глаз, обведенных ресницами, с пепельно-темною шапкой волос, крепкоплечий и статный <…>, появлялся он всюду — в селе Надовражине, в избах, у бабушки, во флигельке Коваленских <…>» (РНБ. Ф. 60. Ед. хр. 13. Л. 23). Ср. портрет Соловьева в мемуарах С. В. Гиацинтовой: «Сережа был хорош собой, но что-то тревожило в его красоте — думаю, какое-то несоответствие между лбом мыслителя под курчавой шапкой волос, огромными, что называется, „бездонными“ серыми глазами с внимательным, поэтически-нежным взглядом и неожиданно грубым, жадным ртом» (Гиацинтова Софья. С памятью наедине. М., 1985. С. 444). В. Н. Топоров в своем исследовании обращает внимание и на другие сигнатуры внешности Дарьяльского, ориентированные на Соловьева: красная рубаха, смазные сапоги — внешние признаки перехода к новому состоянию «омужичиванья» (Москва и «Москва» Андрея Белого. С. 237–239).