Amor. Автобиографический роман - Анастасия Ивановна Цветаева

мне, смеясь и кивая:

«Жила ты, жила и не знаешь сама,

Ты старая ли – молодая?..»

Всю жизнь изучала себя и его —

Познаний – ума палата!

А вот и не знаешь о нём ничего,

О себе ж – весьма небогато…

Я слушаю, не поднимая глаз, —

Ведь я же умна, как бес:

Он думает, возраст бальзаковский, яд

Последних страстей лес!

(А коль уж такой у меня вкус,

Что нравится маленький рост, —

Почему ж до жокея не доберусь?

Вопрос совершенно прост!..)

Но зорко ему уж гляжу я в лицо, —

Как вспыхнул! Как горд! Как запальчив!

И «это пройдёт»? Соломона кольцо?

Мой маленький, маленький мальчик!..

И я упрекаю себя за то,

Что гордость во мне – только миг?

Но он ли виновен, что в этом лото

Он многого не постиг?..

Ты плачешь? Но это же лучший смех,

Когда-либо трогавший рот!

Герой – из «немых», героиня же – эх! —

Ну какой из вас Вальтер Скотт!

И руку я Гения Юмора взяв,

Бредём вдоль каких —

то рек —

Вдоль древних развалин,

По ним клинком начертано:

«Твой навек!»

Благословенна земная быль,

Работа, и пот, и труд,

А идеи, теории – прах и пыль!

Как тени они пройдут.

И, Гения Юмора руку разжав,

Вдруг вижу, что это – вы,

Что это не крылья, а просто рукав,

Что цвет изумруда у вешних трав,

И месяц – цвета травы…

Месяц зелен, как где-то, когда-то давно —

В дни золотые детства, —

Оттого говорю тебе всё. Всё равно, —

От тоски некуда деться!

Ты уедешь, а я, может быть, никогда…

Ни Оку, ни тарусские садики,

Не услышу, как Сены течёт вода,

Не увижу вновь Адриатики,

По тропинкам не буду бродить – никогда!

Родной Карлайлю Шотландии, —

И ты, может быть, самый последний, да,

На кого я нежности мантию, —

Нет, послушай, какая смешная стрела

Мне нынче пронзила сердце:

У сходящихся крайностей – та же шкала —

Куда от этого деться?..

Ты уехал и позабыл обо мне.

Я молча гляжу во тьму…

Ты уехал – и вспомнил. Но я уже не…

И я молча гляжу во тьму.

Я буду лежать под тяжким холмом,

Не зная – у вас – социализм?

Не слыша Бетховена огненный гром

Космических катаклизм.

Сыну

Где Ты, где Ты, самый мой желанный,

Самый вожделенный человек?

Сын! Пустынею к обетованной

Жизни – не расстанемся вовек.

Медленно и тяжко мы шагаем

Чрез разлуку и через тюрьму,

Годы. Почтой ничего не знаю,

Но своею верой закляну, —

Ты идёшь, чрез бездны невредимо,

Чудом обретаю сына вновь,

Как в ту ночь, когда, ещё незримый,

Ты пытал мою к тебе любовь.

Мнилось, разрывал меня на части,

В три погибели, в бараний рог…

И какое летним утром счастье

Подарил твой дерзкий голосок!

Я в Тебя во все глаза глядела,

Изучала, силясь угадать…

Сколько было страха, сколько дела,

Девочка ещё – и стала мать!

Что же из того, что четверть века —

Больше, тридцать лет с того утра?

Разве, вырастивши человека,

Сразу в землю – в сорок семь – пора?

Нет, мы вынесем! Бог приумножит силы,

Ты прости – нечаянна слеза!

Кабы только знал Ты всё, что было,

И, как встарь, – взглянуть Тебе в глаза!

Зубы сжав, не изойти слезами —

Без ума от счастья и тоски,

Ужасаясь, буду пить глазами

Серебром блеснувшие виски…

Стать отца в Тебе всегда я чтила:

В счастье весел, в горе – хмур и твёрд,

Но подчас Твоей чуждалась силы:

Ещё маленький – а уже горд…

Потому при нашем расставаньи

От меня Ты слёз не услыхал!

Помоги ж не заплатить мне дани

Встрече – выдержать её обвал!

Помоги в земле обетованной

Кончить – уж, быть может, краткий – век,

Ненаглядный, милый и желанный,

Самый незабвенный человек!

Эпилог

Когда вы родились – мне шёл восьмой годок.

Оки серебряной меня пленяли волны,

Царём Лесным дубравы были полны

И не охотничий – звучал Роланов рог!

И шум ветров в душе своей тая,

Ещё поэта не осмыслив пробужденья,

Бежала я с холма, впивая утра тени,

Предчувствием томясь – вот этой тайны «Я»!

Уж пал Зораб – Рустемова рука!

Уж слёзы пролились над смертною разлукой.

Струясь Ундиновой бессмертной мукой,

Дунаем разливалась мне Ока.

Уже я знала: многого нельзя,

Уже тогда тоскою сердце билось,

Уже тогда у яви – я – в немилость,

Упрямою ногой в фелюгу снов скользя.

Ты где-то в Ревеле дремал, на зная бытия,—

Как бы с полёта птичьего я б на тебя глядела,

На это маленькое, слабенькое тело. —

Ведь целый мир лежал меж этим: Ты и Я!

О эти восемь лет, что мир сей был уж мой

И ты ещё тогда во тьме, в эфире

Ты их отмщаешь мне страшнейшей местью в мире,

Ответствуя мой «пыл» – усмешкою немой!

И всё ж – приветствую Законы Бытия:

Терпя их, стиснув рот, глотая жизни муку,

Учу я, каждый час предчувствуя разлуку,

Прощальному – навек! – рукопожатью руку, —

Ведь целый мир стоит меж этим: Ты – и Я.

A portrait attempt

To Arseni