За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

– Потому что не поймут, – сказал Вересаев. – Очень сильно. Очень неожиданно. Слишком.

– Даже не знаю, что сказать, – тяжко вздохнула Бокшанская. – Не для нынешних времен книга.

– Даже страшно за вас, – поддержал Калужский. – Не советую читать всем подряд.

– Вообще хранить в стальном сейфе в подземелье, – добавил Попов.

– Ну, ты, Патя, скажешь! – засмеялся Булгаков. – Еще скажи, в фамильном замке, в потайной крипте, под скелетом рыцаря-тамплиера.

А через пару дней и ему стало не до смеха. Арестовали Колю Эрдмана. Он написал для кинорежиссера Александрова сценарий комедии «Веселые ребята» и со съемочной группой наслаждался жизнью в Гаграх. Неожиданно за ним пришли. В чем дело? Оказалось, за какие-то басни.

– Какие-то! – фыркнул Михаил Афанасьевич. – Я их слушал. Например, про ртуть, которая лезет к сорока градусам, а все тридцать шесть и шесть. Вот так, типа, и у нас в стране: «Кричат: ура! Кричат: пора! А не выходит ни хера!» Или про клавиши, которые возмущаются, что руки их бьют. А руки им: «Когда вас бьют, вы издаете звуки, а ежели не бить, то будете молчать».

– Да уж, двусмысленно, – кивнула Елена Сергеевна.

– А одна у него и вовсе: «Вдруг ГПУ пришло к Эзопу и взяло старика за жопу. Что ж, вывод ясен: не надо басен!» Как вы такое оцените, секретный агент Трусикова-Ненадежная?

– Да уж, Коля-Коля… – сокрушенно покивала Мадлена.

Вечером после девяти пришел в гости актер Волошин, и вчетвером – он, Булгаков, Елена Сергеевна и Тюпа – играли в блошки, очень весело хохотали, покуда Михаил Афанасьевич не произнес мрачно:

– А за блошки еще не сажают?

– С какой стати? – удивилась жена.

– Это ведь любимейшая игра в семье Николая Второго.

Когда в полночь Волошин ушел, Булгаков сел работать, Сережа отправился спать в свою комнату, его мать легла в их супружеской спальне, она же и писательский кабинет, а ночью проснулась и увидела, как муж снова рвет и швыряет в полыхающую печку отдельные листы романа. Бросилась к нему:

– Миша!

– Я знаю, что делаю. Оно все равно у меня здесь. – Он постучал себя по голове и, улыбнувшись, добавил: – В зопе.

Фото М. А. Булгакова из билета члена Союза советских писателей, выданного ему 4 июня 1934 года

[Музей М. А. Булгакова]

Это было из их любимого анекдота про китайца, который так хорошо выучил русский язык, что говорил, стукая себя по голове: «Лусский язык у меня тепеля здесь, в зопе». Но сейчас прозвучало совсем не смешно.

– И сколько же страниц ты уничтожил?

– Немного. Штук сто, не больше.

– Вот ведь Гоголь недорезанный!

Три дня ходили, как получившие горестное известие. Лишь слегка взбодрились, посетив втроем стройку в Нащокинском, предварительный осмотр. Вокруг сновали будущие соседи – Ося Мандельштам со своим Жизненочком, Ильф и Петров с женами Машей и Валей, Виктор Шкловский со своей художницей Василисой Корди и сыном Никиткой. Все выказывали то недовольство, то удовлетворение, но последнее – с привкусом «ладно уж, черт с ним». Писательская надстройка выглядела ненадежнее нижней, дореволюционной и основательной части дома. Площади квартир оказались меньше, чем изначально обещалось. Отделка оставляла желать лучшего, все тяп-ляп, нуждается в доработке.

– Безобразие! Где вы набрали таких работников? – возмущался Михаил Афанасьевич. – Из Головотяпска привезли или из Наплевательска? Ну хотя бы тридцать четвертый мы в своем жилье встретим? Что?! Да почему же такое отношение к писателям! Сволочизм.

Улучив момент, Катаев отвел Булгакова в сторонку и поведал:

– Эрдмана на три года угнали в Енисейск. Но это еще чепуха по сравнению с Алексеевым.

– Это который Станиславский? – съерничал Михаил Афанасьевич, имея в виду исконную фамилию основателя МХАТа.

– Да господь с тобой, – усмехнулся Петров. – Который Лифшиц, конферансье. Этого за педерастию аж на десять лет упекли.

– Слава богу, мы не педерасты!

Тюпа нечаянно подслушал и потом дома спросил:

– А кто такие передасты? Которые передовые? И почему их опекают?

– Чтобы не сильно впереди всех бежали, – сдерживая смех, ответил отчим. – Вот я не передаст, потому что живу нормально, не суечусь, задницей не верчусь.

Времена стояли тревожные во всех отношениях. После ослабления репрессий вновь стали арестовывать, того и гляди до нас доберутся. Михаил Афанасьевич стал каждые три-четыре дня наведываться в Нащокинский, следить за рабочими, поторапливать, не оставляя надежду вселиться перед Новым годом. Страшно хотелось переехать из квартиры на Пироговке, где он жил до Елены с другой женой. К тому же эта квартира протекала, в кабинете стало так сыро, что пришлось все книги из него эвакуировать в прихожую и гостиную. А к тревогам добавились боли в почках, но, обследовавшись у доктора с фамилией Блументаль, приятно напоминающей Борменталя, больной получил рецепты и уверения, что ничего критического – попринимать лекарства, и все пройдет.

Отпраздновали день рождения Елены Сергеевны, а затем и Сережи, который очень смешно удивлялся:

– Почему, ну почему я не чувствую, что мне уже семь? Как будто мне по-прежнему шесть. Скажи, Потап!

– Сам удивляюсь! Мне сорок два, а чувствую, будто мне сорок один.

На юбилей МХАТа пошли, но от банкета в «Новомосковской» гостинице отказались, потому что в этот день в Риге проходили похороны булгаковского тестя. Журналист и латвийский общественный деятель Сергей Маркович, урожденный Шмуль-Янкель Мордкович Нюренберг, скончался в шестьдесят восемь лет, оставив по себе самую добрую память.

В ноябре из Англии пришло письмо. Справочник «Who’s who» намеревался опубликовать о Булгакове статью, в которой говорилось, что он долго жил в Берлине, сотрудничал в «Накануне», а по возвращении на родину стал принадлежать к правоэкстремистскому крылу современной советской литературы.

– Круглые идиоты! – негодовал Булгаков. – Они бы еще написали: «Вынашивает планы свержения советской власти и убийства Сталина». Остается приписать: «Расстрелян сразу по выходе данного справочника».

Все переделал и отправил в туманный Альбион с гневной припиской.

В начале ноября, превозмогая мигрень, Булгаков усиленно работал над новыми главами романа, описал полет Маргариты и ее смешные расправы над квартирами в доме Драмлита. Выместил свою злобу на окололитературных босявок, имеющих роскошное жилье.

В ноябре ударили сильные морозы, рабочие в Нащокинском вообще не хотели работать, приходилось их умасливать взятками. Зато строительство романа шло полным ходом, и его добросовестного строителя не приходилось ничем умасливать. Почки болеть перестали, головные боли прошли, откуда-то явился прилив энергии, и он даже принялся репетировать роль судьи в постановке «Пиквикского клуба» в филиале МХАТа, чему долго, но безрезультатно сопротивлялась Елена Сергеевна:

– Как может драматург, небожитель, снизойти до актерства!

– А