Александр Нилин - Стрельцов. Человек без локтей

Только смеяться над конъюнктурой — зряшное занятие.

Публике — и той даже, что не сходила с насиженных позиций, — нравилась боевая односторонность, с какой чихвостили вчерашних божков. Кое-кто из оборотистых божков сам столь успешно перестраивался на предложенный лад, что происходящее процесса из двусмысленного трансформировалось в бессмысленное.

В театре изменившегося мира и Стрельцову отыскалась роль, отчасти противоречащая начавшейся канонизации.

Ближе к исходу века из Эдика захотели сделать эдакого футбольного Солженицына или Сахарова (не того Сахарова, что играл в постстрельцовском «Торпедо», а который академик)…

Раиса же к тому времени сдружилась с Валентиной Тимофеевной — вдовой Яшина. И Раисе Михайловне теперь больше всего хотелось, чтобы в мемориале Эдуарда «все было, как у Левы».

Я никак не мог себя заставить прийти к стрельцовской могиле, когда узнал об изваянии надгробия. Но вопреки моим скептическим предчувствиям скульптор нашел талантливое решение — и сумел убедить в его правильности родных и близких.

То, что именуют казенно-мемориальной пропагандой, похоже на шахматную партию — иногда трудно поддающуюся анализу (тем более что и анализировать все чаще бывает некому).

«Партия», поставленная в советские времена, по всей вероятности, вообще отложена для рассмотрения дальнейшей историей.

Корректность же некоторых из «ходов», пришедшихся на времена весьма смутной и путаной идеологии, тем более может вызвать сомнения по-разному думающих современников.

И все же в решении о памятнике в столице Эдуарду Стрельцову вижу прозрение — по типу тех, что посещали натуру для изваяния на футбольном поле, — прозрение, редкое во времена, где мысль никак не воцарится.

Я для себя выбрал то изваяние, что у ворот стадиона, где он еще годы простоит в соседстве с теми, в чьей памяти весело живет он настоящий, а потом его бронзу будут обступать их тени… Лужниковский вариант мне больше напоминает музейное соседство восковых фигур — к тому же, когда иду мимо, невольно слышу голос Эдика: «Леве звезду дали правильно, а Николаю Петровичу — за что?» Я не хочу сказать, что согласен с ним. Но в неожиданности таких высказываний и есть Стрельцов. Да и Бог с ними — с тогдашними наградами. Дали — хорошо. Не дали — в каком-то смысле — еще лучше.

Я начал эту книгу вопросом, заданным самому себе: кому поставлен памятник?

Размышления на сотнях страниц привели меня к ответу — и для самого себя неожиданному.

Памятник у ворот стадиона имени Стрельцова — не футболисту. И уж никак не жертве — Эдик и не позволил сделать из себя жертву тем, что не перестал быть футболистом.

Уникальность изваяния чудится мне в том, что на пьедестал взошел человек, сумевший прожить жизнь без помощи локтей — никого на своем пути не оттолкнув и не оттиснув. Ведь даже фразу, за которую сейчас уцепились те, кто добивается посмертной его реабилитации, — о том, что не он должен был сидеть в тюрьме, — Эдуард сказал матери уже за лагерной проволокой. Он ни на кого не попытался переложить вину, пока шло следствие.

Людей, живущих без локтей, — и в прежние времена, и в нынешние — великое (я на качественной оценке настаиваю, а не на количественной) множество.

На этом поистине великом множестве все у нас каким-то чудом до сих пор и держится. Но узнать успех и признание людям, не умеющим постоять за себя в мире непрерывно возрастающей жестокости друг к другу, как правило, не дано.

Эдик стоит на пьедестале и за них за всех.

От их имени, но без каких-либо поручений — такие люди ничего не просят и ничего никому не перепоручают.

Во времена нашего ежедневного общения с Эдуардом в начале восьмидесятых годов, когда занимались мы рукописью его мемуаров и надеялись (я, по крайней мере), что понимаем друг друга с полуслова (а чаще взгляда, если почему-либо бывал он не в настроении подробно говорить), я задал ему давно заготовленный вопрос (из десятка наводящих на внятный ответ) — о смысле и сути игры, заменившей Стрельцову иную реальную жизнь.

Он вдруг просветлел всем лицом. И зрачки распахнувшихся глаз расширились, излучая зигзаги догадки:

— В стиральной машине!

И слитным движением поднялся со стула и протиснулся в приоткрытую дверь ванной комнаты.

Жена Эдика Раиса Михайловна — чтобы работалось без помех — прятала от нас подальше водку. Но муж на этот раз вычислил — куда!

…Эдик жил, доверившись судьбе. Признав свою полнейшую зависимость от полученного от нее дара.

Я и не обещал, что, рассказав о нем все, что знаю, подберусь вплотную к пониманию человека, чья история занимает на удивление многих.

Но чья бы слава ни отстраняла или ни притягивала нас — она прежде всего наш портрет, а не того, кто у нас оказался прославленным. И особенность славы, и ее характер — наша неопознанная особенность и наш неисправимый характер.

Поэтому, надеюсь, что разберись мы хоть немножечко в Стрельцове, с чьей славой вступили из двадцатого века в двадцать первый, — и в себе чего-нибудь занятное распознаем, может быть…

ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ ЭДУАРДА СТРЕЛЬЦОВА

1937, 21 июля — родился в Перово (Московская область).

1950, лето — игрок мужской команды завода «Фрезер».

1953, осень — в группе молодых футболистов, собранных для просмотра тренерами, едет на юг с командой мастеров «Торпедо» (Москва).

1954, зима — играет за команду мастеров в турнире торпедовских команд, проводимом в г. Горьком.

1954, 14 апреля — в матче «Торпедо» — «Динамо» (Тбилиси) забивает свой первый гол в чемпионатах СССР.

1955, февраль — поездка в Индию в составе сборной СССР.

1955, 26 июня — дебютирует в Стокгольме в сборной СССР и забивает три гола шведам.

1956, декабрь — победитель олимпийского турнира по футболу в Мельбурне.

1957, 21 июля — 26 октября — в течение 97 дней в двадцати двух матчах забивает тридцать один гол.

1958, февраль — фельетон С. Нариньяни «Звездная болезнь» в «Комсомольской правде».

1958, июль — суд над Стрельцовым, приговор и этапирование в Вятлаг.

1963, 4 февраля — решение о досрочном освобождении.

1963-1964 — работа на ЗИЛе, учеба во ВТУЗе, выступление на первенстве Москвы за первую мужскую команду «Торпедо».

1965 — снова в команде мастеров. Завоевывает титул чемпиона СССР.

1966 — первый после освобождения матч за сборную СССР, руководимую Н. Морозовым (игра против сборной Турции), и первый выезд (под ответственность А. И. Вольского) за рубеж — в Рим, на матч с «Интером».