Давид Ортенберг - Год 1942

Что же случилось?

Оказывается, в этих станицах обосновались немцы. Они собирались зимовать на Дону и по-своему устроились. Хотя и считали себя завоевателями, но боялись жить в домах и, как троглодиты, стали зарываться в землю. Вырыли рядом с домами, во дворах, землянки с ходами сообщений и траншеями, словом целый подземный городок. Для своих землянок разобрали дома, стащили туда всю обстановку этих домов...

Это увидел не только писатель, но и женщины, возвращавшиеся в станицу. Три женщины попросились в машину; двое уместились в кузове, а третья встала на подножку. И вот поразительный рассказ писателя:

"Сначала они молчали, удивленные всем, что им пришлось увидеть. Потом стоявшая на подножке заговорила навзрыд, ни к кому не обращаясь, вряд ли думая о том, что кто-нибудь слышит ее:

- Ничего нет, одна городьба осталась... Звери лютые! По миру пустили...

Она причитала, надрываясь, и было в этом надрывном плаче и удивление как это люди могли сделать такое? - и надежда, что все это обернется сном и пройдет, как сон. Стоит, мол, только открыть глаза, чтобы все стало, как прежде...

- А моя хата? - закричала она, всем телом наваливаясь на кабину водителя, без остановки гнавшего машину через станицу. - Стой! Тут моя хата была... Стой!

Она не дождалась, пока машина остановится, и не сошла с подножки, а упала в грязный снег и на коленях поползла к тому месту, где за повалившимся черным тыном стоял когда-то ее дом. От дома не осталось и следа. Только гора прелого камыша, - то, что было крышей ее гнезда, - лежала, занесенная снегом, посреди двора, да несколько полуобгоревших деревьев сиротливо ютились за тыном.

- Вишеньки мои! - обхватила дерево руками женщина, - вишеньки родимые..."

И умчалась машина с писателем к хутору Вертячему, где в эту холодную, мерзлую непогодь кипел горячий бой. Чувство боли и горечи за судьбу этих женщин долго не покидало его...

20 декабря

Сегодня появилось сообщение "В последний час" - о наступлении наших войск в районе среднего течения Дона. Успехи большие. За пять дней продвинулись вперед на 75-120 километров. А это значит, что контрнаступление противника с целью деблокировать окруженную группировку провалилось. На этот раз были точно указаны границы фронта.

На первой полосе - портреты командующих фронтами генералов Н. Ф. Ватутина и Ф. И. Голикова. Все как будто бы в порядке. Но вот какая история произошла с фото командующих армиями. Об этом мне рассказал Боков, недавний комиссар Генштаба, а ныне заместитель начальника Генштаба. Когда он зашел к Сталину по текущим делам, Верховный, указывая на первую полосу газеты, сердито спросил:

- Почему нет портретов командующих армиями? Что, забыли или не читали сводку?

Сводку Боков читал и даже принимал участие в ее составлении. В ней были добрые слова и о наших командармах: "В боях отличились войска генерал-лейтенанта Кузнецова В. И., генерал-лейтенанта Лелюшенко Д. Д., генерал-майора Харитонова Ф. М.". Словом, "прокол" и Генштаба и самой редакции...

Разыскали мы их портреты и заверстали в завтрашний номер газеты. Но все равно получилось нескладно. Под фото - только фамилии и звания командующих армиями, без объяснения, почему они напечатаны. Конечно, кто запомнил вчерашнюю сводку, понял, почему они даны. А если кто пропустил ее или запамятовал?..

Сообщение Совинформбюро пришло поздно ночью, но нам нетрудно было заверстать три корреспонденции с этих фронтов: они давно были набраны, сверстаны и лежали, выражаясь газетным языком, в загоне. Наши спецкоры хорошо поработали. Не будет преувеличением, если я скажу, что читатель получил ясную и обстоятельную картину сражения. Почти полосу заняли материалы спецкоров. Но и этого нам казалось мало.

На фронт вылетел Марк Вистинецкий, и для следующего номера уже получен его очерк "На поле боя". Имя Вистинецкого не часто появлялось на страницах газеты, хотя писал он много. По должности он числился у нас литературным секретарем, писал в основном передовые статьи, и его из-за этого величали "передовиком". Отличались его передовые публицистическим накалом, а главное, писал он их очень быстро и обогнать его мало кто мог. А что это означало для газеты в ту пору, не трудно понять. Часто важнейшие события нагрянут поздно ночью, а откликаться на них надо сразу же. Бывало, писать передовую надо было за час-полтора до выхода номера. В этих случаях за перо брался Вистинецкий.

Не раз он просил меня и даже требовал, чтобы его послали хотя бы на денек-два на фронт. Не может, объяснял он, писать передовые, не понюхав пороху. Вот и третьего дня зашел он ко мне и с обидой, настойчиво сказал:

- До каких пор вы будете меня держать в... тени?

В общем, выехал он на Юго-Западный фронт и передал очерк о том, что видел на полях сражений в среднем течении Дона. А через пару дней пришла его новая корреспонденция "Как были разгромлены четыре вражеских дивизии". Это разбор операции, в которой с большой эрудицией раскрывалось оперативное искусство наших военачальников в руководстве большим сражением.

Любопытна концовка корреспонденции:

"К рассвету все было закончено. Перестрелка стихла. На юго-восток потянулись колонны наших частей, разгромивших врага. На север поплелись многочисленные колонны пленных. Четыре неприятельских дивизии прекратили свое существование... Когда мы прибыли сюда вкоре после боя, высоко в небе кружился немецкий самолет. Он долго петлял над полем, не открывая огня и не сбрасывая бомб. Очевидно, этот самолет был прислан, чтобы разведать, что же здесь произошло, куда девались четыре гитлеровских дивизии. Наши бойцы, посмеиваясь, говорили: "Смотри, смотри, обрадуешь Гитлера"...

* * *

В номере очерк Симонова "Полярной ночью". Это, разумеется, с Севера. На этот раз в Мурманск Симонов отправился по своей инициативе. Он хотел посмотреть, какие перемены с героями его очерков произошли на этом фронте за год; видно, прикипел к этим краям. Кроме того, газете нужен разнообразный материал, убеждал он меня. Была у него еще одна цель: хотел еще раз отправиться в плавание на подводной лодке, но теперь уже не к немецким морским базам в Румынии, как это было летом прошлого года, а к Норвегии. В это он, конечно, меня не посвятил, но выдал его случайно фоторепортер Халип, с которым Симонов вместе выезжал в командировку. Халип спросил у меня, должен ли он ждать в Мурманске, пока Симонов вернется после подводного плавания, или ему возвращаться в Москву? Поход на лодке - дело опасное и длительное. Но долго там сидеть мы Симонову не дали. Вернулся он и отчитался очерком "Полярной ночью".

Это была необычная история, быть может, единственная за войну. Во время боевого полета на бомбежку вражеских позиций был убит летчик. И вот стрелок-бомбардир младший лейтенант Н. Д. Губин, мало что умевший в пилотном деле, привел самолет на свой аэродром и посадил его в странном положении опираясь на нос и одно крыло. Сила очерка - в тонком раскрытии человеческого характера, проявившегося в критические минуты боя.