Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

благопристойное состояние и одел на французский манер, после чего отвел в общественную баню. Там было пятьдесят или шестьдесят персон, как мужчин, так и женщин, совершенно раздетых и не смотревших друг на друга. По всей вероятности, они полагали, что и на них никто не смотрит. Свидетельствовало ли сие о бесстыдстве или первобытной невинности? Оставляю это на суд самого читателя. Мне же показалось странным, что никто из мужчин не взглянул на Заиру, являвшую собой во всей пленительной мягкости совершенный образ Психеи[229], виденный мною среди статуй виллы Боргезе[230]. Грудь ее еще не достигла завершенных очертаний, свойственных женской зрелости. Белизна и свежесть кожи, подобная снегам Севера, оттенялась черными как смоль неаполитанскими волосами. Я и в самом деле влюбился в эту малютку, и, если бы не ее приступы ревности, о коих скажу далее, возможно, никогда с нею не расстался бы. Сначала мы объяснялись одними жестами, а это в конце концов утомительно, исключая разве наиболее страстные минуты. Я напрасно ломал себе голову над русской грамматикой, губы мои отказывались произнесть хоть одно слово сего бычьего языка. К счастью, менее чем за два месяца Заира настолько обучилась итальянскому, что уже могла объясняться со мною. Именно после сего страсть ее ко мне обратилась в подлинное исступление.

Около сего времени явился ко мне с визитом один молодой француз по имени Кревкёр. Он приехал из Франции в обществе молодой и пригожей парижанки мадемуазель Ларивьер. Кревкёр вручил мне письмо курляндского герцога Карла, который горячо рекомендовал его.

– Соблаговолите, государь мой, изъяснить, чем я могу служить вам.

– Представьте меня вашим друзьям.

– Я и сам, будучи здесь чужестранцем, почти не имею их. Приходите ко мне, а что касается связей, то правила хорошего тона не позволяют содействовать вам в этом. И в качестве кого я представлю мадам? Как вашу супругу? Кроме того, меня непременно спросят, какие дела привели вас в Петербург. Что отвечать на это?

– Что я дворянин, путешествующий для собственного удовольствия, а мадемуазель Ларивьер – моя возлюбленная.

– Должен признаться, подобные рекомендации представляются мне недостаточными. Если вы желаете узнать страну и ваша единственная цель – рассеяться, вам незачем выезжать в свет. Для этого у вас есть театры, променады и даже придворные праздники, были бы только деньги.

– Именно их у меня и недостает.

– Как же, не располагая средствами, вы не побоялись обосноваться в чужеземной столице?

– Мадемуазель Ларивьер убедила меня предпринять это путешествие и уверяла, что мы прекрасно можем прожить со дня на день. Мы отправились из Парижа без единого су и до сегодняшнего дня прекрасно устраивались.

– И конечно, кошельком ведает сама мадемуазель?

– Наш кошелек, – вмешалась в разговор эта дама, очаровательно улыбаясь, – находится в карманах наших друзей.

– Не сомневаюсь, мадемуазель, что вы найдете их в любом уголке света. Поверьте, я с величайшей радостью согласился бы называться вашим другом, но, к сожалению, средства мои тоже ограниченны.

Наша беседа была прервана появлением некоего Бомбака, уроженца Гамбурга, бежавшего из Англии от долгов. Здесь, в Санкт-Петербурге, он занимал довольно высокий военный пост, имел большой дом, много играл и волочился за женщинами. Посему я счел знакомство с ним истинной находкой для новоприбывших путешественников, кои держали кошельки в карманах своих друзей. Бомбак при виде дамы сразу же загорелся и был вполне благосклонно принят. Они получили приглашение назавтра к обеду, равно как и я вместе с Заирой, которую, впрочем, предпочел бы оставить дома, если бы не ожидавшие меня в этом случае слезы и стенания.

У Бомбака собралось веселое общество. Сам он занимался лишь прекрасной авантюристкой, Кревкёр был пьян, а я почти не притрагивался к вину. Что касается Заиры, то она все время сидела у меня на коленях. Утром принесли новое приглашение, однако я не взял с собой Заиру, так как знал, что будут русские офицеры и могут возникнуть поводы для ревности – ведь они имели возможность переговариваться с нею на своем родном языке! Когда я пришел к Бомбаку, Кревкёр и Ларивьер уже сидели за столом вместе с двумя офицерами, братьями Луниными, которые сумели с тех пор достичь уже генеральских чинов. Тогда это были лишь молодые кадеты. Младший, тоненький и пригожий, словно девица, блондин, считался интимным другом г-на Теплова, секретаря кабинета. Я сел рядом с ним и получил столько знаков нежного внимания, что принял его за переодетую женщину. На высказанные мною подозрения он пожелал дать мне немедленные доказательства обратного. Невзирая на мое отвращение и видимое недовольство Ларивьер, сей юный шалопай показал свои подвергнутые сомнению достоинства. Позднее явились другие приглашенные, и был разложен фараон. В одиннадцать часов еще шла игра, оставившая Бомбака без гроша. Засим последовала оргия, которую я не буду описывать, щадя чувства моих читателей. Ларивьер, ни в чем не отставая от мужчин, пила и выделывала всяческие безумства, и только мы с Кревкёром сохранили целомудрие, подобно двум добродетельным старцам, кои с философическим пренебрежением взирают на неистовства пылкой молодости.

Возвратившись домой столь же целомудренным, каковым из него вышел, я едва успел увернуться от брошенной Заирой бутылки, после чего девица начала кататься по полу, словно в припадке падучей, покушаясь разбить себе голову. Я подбежал к ней и стал звать на помощь, не сомневаясь, что она сделалась безумной. Но тут же картина переменилась – она принялась осыпать меня упреками и бросила в лицо колоду карт, по которым будто бы узнала о моей измене. Вместо ответа я собрал карты и, швырнув их в огонь, объявил малютке, что не могу более оставаться с нею, коль скоро она покушается убить меня. Я признался, что провел ночь у Бомбака в обществе Ларивьер, но отверг все ее обвинения, нимало не погрешив при этом против истины. После сего я улегся в постель и почти сразу заснул. При моем пробуждении она сидела у моего изголовья и со слезами умоляла о прощении. Гнев мой рассеялся, и я оказал ей те знаки приверженности, кои столь приятны женщинам.

Через два дня после сей сцены мы вместе с малюткой отправились в Москву. Это путешествие доставило ей величайшее счастье. Я возбудил у сей юной девицы истинную страсть, и вот почему: во-первых, она садилась за мой стол, что было для нее изрядным знаком внимания; во-вторых, время от времени я навещал вместе с нею ее родителей; и наконец, нельзя не сказать, что, следуя русскому обычаю, я употреблял иногда палку. Последнее там совершенно