Франко Дзеффирелли - Автобиография

МК: Какие у вас отношения с матерью?

ФД: Моя мама умерла 75 лет назад. Но она всегда со мной.

МК: С Богом легче, чем с мамой?

ФД: Да нет. Но нужно понимать, что в христианстве, в католичестве заключена тайна: появление материнского персонажа. Ведь Мария на самом деле не играла важной роли — это была просто еврейская женщина, мать. Ее сын был важным человеком, помогал семье деньгами, у него же было много братьев и сестер. Но церкви, чтобы понять тайну Христа, понадобилось посредничество Марии. Ее как раз очень легко понять: это мать, она страдает, плачет, приносит себя в жертву. Ты обращаешься к ней с молитвой, чтобы она заступилась за тебя перед своим сыном, используем Марию как посредника. Она сделалась для всех нас самой близкой фигурой, потому что она почти что наша мать. И на религиозном уровне мы обращаемся к матери Христовой точно так же, как обращаемся к своей собственной матери — за советом, помощью, сочувствием.

МК: Эмансипированные женщины вам не нравятся?

ФД: Нет, это несчастные создания, они как животные. Встречаются, конечно, необыкновенные женщины. Но реклама и пропаганда внушают нам сейчас такой образ женщины… Эдакая длинноногая… В общем, полнейший ужас вместо образа справедливой, мудрой женщины, без которой общество не могло бы существовать.

МК: Но женщина должна быть сексуальной?

ФД: Идея сексуальности смешивается с идеей порока, наслаждения. Разумеется, нас всех — и мужчин, и женщин — привлекает наслаждение, нам необходима эта отдушина. Но надо отделять это от главных ценностей. Женщина — не только инструмент наслаждения, это еще и мудрое, тонко чувствующее создание, женщина очень важна для общества, потому что именно она дает жизнь, она рожает и воспитывает детей.

МК: Помните, вчера в ресторане мы видели очень красивую женщину, в которой не было никакой сексуальности? Или, по крайней мере, она не выставляла ее напоказ.

ФД: Вот-вот! Таким образцам и надо подражать. Вспомни, как она обращалась с девочкой, своей дочкой, и с ее отцом. Мне очень понравилась вся семья: веселый ребенок, заботливая мать.

МК: Важна ли в жизни семья?

ФД: Я бы сказал, что да, хотя у меня у самого семьи, в смысле родных по крови, не было. Зато были люди, которые меня любили, и их было много. Они меня подобрали, помогли мне, дали образование. Не отправили в приют.

МК: Для итальянской культуры семья важна?

ФД: Очень. Но, к сожалению, она распадается, потому что детей не так воспитывают, дают им слишком много воли.

МК: Они слишком независимые или слишком инфантильные?

ФД: Им дают слишком много воли. Сейчас принято считать, что детей нельзя воспитывать, нельзя их бить.

МК: А надо?

ФД: Надо бы. Но если отец поколотит сына, он отправится прямиком в тюрьму.

МК: По-вашему, хорошая пощечина бывает полезна?

ФД: За свою жизнь я получил их пять или шесть и отлично помню каждую, потому что каждую я заслужил. Но теперь времена уже не те.

МК: Меня ударили один раз в жизни.

ФД: Если отец ударит ребенка, его арестуют. Это серьезное преступление. Ваш треклятый коммунизм принес в мир сплошную разруху.

МК: Как вам московская погода?

ФД: Вчера было замечательно, солнце светило. Но вообще Москва мне всегда нравится.

МК: Как лучше, когда снег или когда солнце?

ФД: Да как сказать. Жизнь состоит из солнца и из снега.

МК: Но вы же в Риме привыкли к солнцу?

ФД: Да, но в Риме тоже бывает холодно.

МК: Холодный ветер?

ФД: Да, дурная погода, когда остается только сидеть дома и жечь камин. У меня в этом смысле хорошо, вокруг дома много зелени.

МК: Когда у вас появился этот прекрасный дом?

ФД: Году в семидесятом или семьдесят первом. Почти сорок лет назад.

МК: Вы его купили или построили?

ФД: Дом там уже стоял, но я все переделал. Когда ты приезжал?

МК: В последний раз — две недели назад. В первый раз — четыре года назад, было замечательно.

ФД: Тогда еще шел ремонт. Вот теперь там действительно замечательно.

МК: А что с вашими виллами в Позитано?

ФД: Продал.

МК: Когда?

ФД: Сделка завершается на днях. Я не могу их больше держать — у меня нет сил ездить туда-сюда. Да и смысла уже нет. Они напоминают о множестве замечательных людей, которые жили там вместе со мной и которых больше нет. Их очень не хватает. Я — обломок исчезнувшей эпохи. Бернштайн, Каллас, режиссеры, американские актеры. Грегори Пек, Лоуренс Оливье. Все умерли — нас осталось два или три человека. Жена Лоуренса Оливье, Мэгги Смит, иногда еще приезжает. Мы не молодеем. Мне 85, ей 81.

МК: Как же вы без этой виллы?

ФД: Все уже, дело сделано, и я не жалею. Я рад, что она перешла в хорошие руки.

МК: Вы долго там жили?

ФД: Я купил ее году в семидесятом.

МК: У вас появились свободные деньги благодаря успеху в кино или в театре?

ФД: У меня с деньгами всегда были проблемы. Я тратил еще прежде, чем зарабатывал, постоянно что-то собирал, бесконечно покупал книги. У меня одна из крупнейших в мире библиотек по театру и сценическим искусствам. Кому ее оставить, не знаю. Сейчас вот заинтересовались в Гарварде, или, может быть, во Флоренции.

МК: Музей?

ФД: Нет, культурный центр. У меня сохранились все постановки, которые я делал. Я маниакально собирал все отзывы, они у меня все разложены по ящикам, все учтено в компьютере.

МК: Вам понравилась выставка в Пушкинском музее? (Выставка «Франко Дзеффирелли. Искусство спектакля», которая стала частью фестиваля «Черешневый лес» в 2004 году. — Прим. ред.).

ФД: К сожалению, в итальянском издании этой выставке не придали должного значения. А ведь это невероятная честь для режиссера кино и театра — попасть в музей имени Пушкина! Там место фигурам из разряда Шанель.

МК: По-моему, речь идет о фигурах одного уровня — Шанель, Дзеффирелли.

ФД: Я хорошо знал Шанель, ей посвящена целая глава в книге. Я ее считаю одной из четырех величайших женщин века. Каллас, мать Тереза, Шанель и Тэтчер. Великих женщин-ученых в нашем веке не было, они все жили веком раньше. А эти четыре, каждая в своей области, поднялись на недосягаемую высоту. Шанель изменила все — от манеры одеваться до духов и души. Женщины в обществе сделались проще, доступнее, они перестали быть для своих поклонников красивыми игрушками. Получили больше свободы, поняли, что могут жить и сами по себе.