Евгений Петров - Фронтовые корреспонденции

- Погодите, - говорю я, - еще минуточку, - и обращаюсь к пленному: - А русских композиторов вы знаете?

- Русских? Конечно! Кто их не знает! Чайковский!

- Еще бы! А что сочинил Чайковский?

- Пятую и Шестую симфонии. О! Это гениальные произведения!

- А вы знаете, что ваши солдаты и офицеры наделали в Клину, в домике Чайковского, там, где он писал эти гениальные произведения?

Я коротко рассказываю ему об этом

- Это ужасно! - говорит он. - Вероятно, так оно и было.

Видно, он хорошо знает, на что способно гитлеровское войско.

- Ну, а что еще написал Чайковский?

Музыкант молчит.

- Неужели вы не знаете? Никогда не слышали?

Музыкант пожимает плечами.

- Врет он, - сердито бормочет майор, - никакой он не музыкант.

- А каких еще русских композиторов вы можете назвать?

Рейнгард Райф морщит лоб. Он силится вспомнить.

- Чайковский, - говорит он, - и еще этот... тоже очень гениальный композитор...

Он шевелит пальцами, но вспомнить не может.

- Хорошо. Оставим французскую и русскую музыку. Как-никак, это музыка ваших врагов (умоляющий жест со стороны музыканта). Но вот ваш союзник Италия. Любите вы итальянскую музыку?

- О! Итальянская музыка! Я очень люблю итальянскую музыку!

- Ну и прекрасно! Я тоже люблю. Расскажите мне об итальянских композиторах и назовите их сочинения.

- Верди, - сразу же выпаливает он. - У него есть опера "Аида".

- Это правильно. А еще что написал Верди?

- "Аиду", - повторяет преподаватель теории музыки, - и потом...

Он шевелит пальцами. Я уже знаю, что это означает.

- Верди написал несколько десятков опер, и половина их всемирно известны. Их может перечислить любой первоклассник из музыкального училища. Ну, ладно, оставим пока Верди. Ведь не только Верди есть в Италии. Назовите еще итальянских композиторов.

- Россини. У него есть одна опера... очень хорошая... Ну, просто выскочило из головы!

- В конце концов это неважно, как она называется. Предположим, "Севильский цирюльник". Расскажите сюжет этой оперы.

Музыкант из Касселя молчит. Он красен. На лбу у него пот.

- Вы знаете, - говорит он, - на фронте так быстро все забывают.

- Как! И самая музыка забывается?

- Музыка никогда не забывается. Музыку Россини я отлично помню.

- Хорошо. Спойте мне любую мелодию из любого сочинения Россини.

Гнетущая пауза. Наконец музыкант из Касселя откашливается и говорит:

- Я, знаете, простудился на фронте. У вас тут в России такой мороз, что... гм...

Он показывает на горло: дескать, требуйте у него чего угодно, но петь он не может.

Я беру листок бумаги, вычерчиваю пять линеек, бодро ставлю скрипичный ключ и протягиваю листок гитлеровскому музыканту.

- Пожалуйста, напишите здесь любую мелодию Россини.

Солдат багрово краснеет.

- Я не знаю, - говорит он наконец.

- Вы, кажется, любите "Аиду". Запишите здесь любую мелодию из "Аиды".

- Я не знаю, - бормочет он.

- Хорошо. Запишите здесь любую мелодию любого иностранного композитора.

Подавленное молчание.

- Я же вам говорил, что он не музыкант! - восклицает майор.

Но вот представьте, товарищи, что он все-таки оказался музыкантом. Он ни в чем не соврал. Он говорил чистейшую правду.

Весь разговор с этим молодым человеком записан мною со стенографической точностью. Дальнейшее показало, что молодой человек отлично знает немецкую музыку, что он действительно окончил гитлеровскую консерваторию, а потом стал в ней преподавателем.

Факт этот страшен. С юношеских лет музыкально одаренный человек попал в некий музыкальный концлагерь, где существует лишь одна немецкая музыка. От всего остального, от всего, что было создано человеком в области музыки, от всей красоты мира человек был отделен колючей проволокой. И Гитлер получил то, что хотел. Он воспитал невежду, который убежден, что в мире есть одна лишь Германия, что ни одна другая страна в мире не имеет и не может иметь своего искусства, что все страны могут быть лишь рабами Германии. Сейчас, в плену, он, конечно, поджал хвост. Видите ли, он любит музыку, а до политики ему нет дела. Ему нет дела до того, что шайка злых маньяков превратила даже такое мирное дело, как музыкальное образование, в орудие национального угнетения, а следовательно, разбоя и грабежа.

В течение долгих лет в центре Европы хладнокровно готовились миллионы убийц. Их нужно было воспитать так, чтобы им ничего и никого не было жалко; им нужно было доказать, что только немцы - это люди, способные создавать культурные ценности. Весь остальной мир - это двуногие существа, ни на что не способные. Ведь этот молодой невежда совершенно искренне убежден в том, что во Франции нет музыки, подобно тому, как миллионы других немецких молодых невежд совершеннейшим образом убеждены, что и во Франции, и в России, и в Англии, и в Америке, и даже в Италии нет ни живописи, ни науки, ни театра, ни кино, ни литературы.

Мы долгое время не могли понять этого. Собственно, мы знали, но не могли поверить в это, а потому не понимали. В своем воображении мы создавали немецкого молодого человека, которого не худо бы перевоспитать. Но у нас не хватило воображения, чтобы понять, что давно уже Гитлер превратил свою молодежь в человекоподобных обезьян, которых научили только лишь носить штаны, бриться, говорить "хальт" и "цу-рюк" и стрелять из автомата.

И ненавидеть все человечество.

15 марта 1942 г.

В МАРТЕ

Мы выехали в необычный час - в четыре утра. Это потому, что от луны было очень светло и можно было ехать, не зажигая фар.

В конце ноября фронт на некоторых участках был так близко от Москвы, что мы, военные корреспонденты, выезжая из редакции в восемь, оказывались в девять уже на том месте, где дорога неожиданно становилась зловеще пустынной, а выскочивший откуда-нибудь из-за сугроба красноармеец в маскировочном халате махал винтовкой и с грозным весельем кричал на шофера:

- Ну, куда? Куда тебя занесло, ворона? К немцам захотелось?

Мы давали красноармейцу свеженький - только из машины - номер газеты и с некоторой торопливостью поворачивали к ближайшему командному пункту.

Теперь до фронта нужно было добираться в автомобиле часов десять. И вот мы выехали в необычный час.

Мы проехали Подольск, отъехали от него километров на двадцать, и только тогда еле-еле стало намечаться утро. Обычно ночь уходит, а утро приходит. Но ночь не уходила. Она прочно держалась в небе. Свет раннего утра не мог победить сильного света луны. И только когда мелькнул знакомый поворот дороги, изрытое снарядами поле, утонувшие в снегу длинные ряды колючей проволоки, исковерканный артиллерией лесок, знакомый остов немецкого грузовика (его все больше заносит снегом), и началась страшная кровавая дорога войны, дорога фашистских преступлений и русского мужества, - взошло солнце.