Джон Фаулз - Джон Фаулз. Дневники (1965-1972)

Я спросил у Тери, воспользовался ли Хит его советом. «Он ничего не понял, — сказал Тери. — Совсем разучился слушать».

От Тери я пошел повидаться с Роем — он недавно решил, что нам надо встретиться наедине и поговорить об Анне. Хотя об Анне говорилось мало. На самом деле он хотел сообщить мне, что, наконец, его книга в печати. Я сказал: «Ну и хорошо, теперь забудем о прошлогодней истории». Но он не мог. Больше всего его обидело, что я раскритиковал диалог. «Нравственный» аспект был только придиркой. «Вспомни, как обошелся Достоевский с Тургеневым, но тот не обиделся»[65], — сказал я. «Но между ними не было Анны». Считая себя не хуже Достоевского, он продолжил все ту же тему. Его работа понравилась Хатчинсону, тот не изменил в рукописи ни слова. «Я рад, Джон. Думаю, у меня получилась хорошая книга». И все в таком же роде. Этот разговор происходил в помещении убогого паба в конце его улицы. Он нервничал, бедняга. Старался не быть агрессивным, но у него плохо получалось. Я же кротко смотрел на него, слушал и говорил как можно спокойнее. Как обычно, он в конце сказал, что мы могли бы быть близкими друзьями, я ему нравлюсь — а как насчет моего отношения? Мой ответ был: увы, я рожден троянцем — боюсь греков и т. д. Однако благодаря тому, что он все время говорил о своей книге (она называется «Плач соловьев»), вечер закончился вполне благополучно. Ситуация с Анной, похоже, сводится к тому, что Джуди устала от нее, от смены ее настроений и (возможно) хотела бы выставить ее из дома. Так что теперь мы думаем позволить Анне провести пред дипломный год перед художественным колледжем в Эксетере.

Встреча с адвокатом, который предлагает нам использовать дискреционный траст[66]; его, похоже, больше забавляет, чем волнует, безнадежность ситуации. Нам не избежать налога на прирост капитала; мне нужно найти такую систему налогообложения, которая не превышала бы 30 процентов оценочной стоимости без учета другого дохода; так что все зависит от того, примет ли на веру Управление налоговых сборов достаточно низкую цифру. Ситуация со сбором налогов становится откровенным фарсом. По меньшей мере, в течение трех лет я не могу публиковать ничего, что не облагалось бы налогом по высшей ставке: выходит, до процентов моих заработков исчезнут в этой ненасытной утробе. Единственный выход — жить за границей. Однако не хочется покидать Англию по материальным причинам — все, что мне остается, это работать даром.

Работаю с девушкой, которая переводит «Волхва» на французский. Она совсем не глупа, но ее окружает удручающая атмосфера усталости и безденежья. Уже появилось несколько смехотворных переводов. И это связано не с выходом фильмов, а с тем, что до процентов всех переводов делаются халтурно. Переводчикам платят гроши — отсюда и такой результат. Это не их вина.

Вчера вечером вернулись из Лондона — поздно, было совсем темно. Я мельком обратил внимание, что не вижу старого вяза в дальней части Бэча. Однако было слишком темно, чтобы делать какие-либо выводы. Но этим утром — сегодня воскресенье — я пошел на зады сада и там обнаружил, что весь нижний Бэч осел. Там, где прежде росли грибы, теперь был крутой обрыв с обнажившейся желтоватой землей. Удивительно, но шедшая под уклон земля опустилась, образовав плоскую поверхность, похожую то ли на теннисный корт, то ли на полигон. По лугу прямо к живой изгороди протянулись огромные трещины; примерно в сорока ярдах от садовой ограды была самая большая расселина. Самый дальний край Бэча рухнул к морю. Необычайная вещь — словно за время нашего десятидневного пребывания в Лондоне Господь Бог решил изменить пейзаж и для этой работы согнал тысячи людей.

Сердце мое екнуло: я тут же понял, что потерял около пятнадцати тысяч, — именно столько мы заплатили за дом и необходимые перестройки. Теперь за все это почти ничего не выручишь. Но после наводящих уныние лондонских прикидок, как сохранить заработанные в будущем деньги или хотя бы суметь их потратить, то, что произошло сейчас, кажется чуть ли не радостным событием… Освобождением. Вызовом. Ясно, что теперь нам придется уехать отсюда — и из страны тоже. После двух часов обсуждения мы решили, что должны жить в Париже. Элиз говорит, что мы еще слишком молоды, чтобы пускать корни. Что-то в этом есть, и это заключается не только во владении слишком многим, не только в антиквариате и оранжереях, но и в любви к одиночеству и природе.

В случившемся обвале есть странная красота хаотического творения: беспорядочные, вздыбленные пласты дерна, обнаженные кремниевые породы, позеленевшая галька, похожая на старые золотые монеты; даже забор покосился, как бы показывая, насколько земля ненавидит заборы, и как она возрадовалась, получив наконец возможность восторжествовать над ними.

Большую часть дня мы провели, стараясь переварить произошедшее. В каком-то смысле мне хотелось немедленно покинуть это место, передав заботу о нем профессионалам, скупщикам мебели, аукционерам, специалистам по сносу и разборке домов. И продолжать жить в другом месте. Не могу присутствовать при упаковке и разборе вещей.

Погода прекрасная, если не считать холодного восточного ветра.

Любопытно: барсук, чья нора находилась у подножья рухнувшего склона, по-прежнему там, будто ничего не случилось.

Ночное пробуждение, чувство, что все это просто дурной сон, и постепенно приходящее осознание, что случившееся — реальность.

Меньше всего беспокоит потеря денег: в каком-то непонятном для меня смысле они мне противны. Внешне неприятен ущерб, понесенный в Хайгейте, но в глубине души меня это даже радует. Заработанные мною деньги не улучшают положения. Здесь я потерял пятнадцать тысяч фунтов, но заработал намного больше (на бумаге, конечно, не в жизни — из-за налогов) на сценарии для одного только «Волхва». Деньги для меня больше не являются чем-то реальным, как для других людей. Я понял это во время бесед с Боксолом и юрисконсультом по налогам. Для них деньги — нечто, к чему надо относиться серьезно и уважительно; для меня — головная боль, то, что мешает заниматься по-настоящему важными вещами. Поэтому я трачу их беспорядочно.

Все равно что проиграть в рулетку небольшое наследство. Почти удовольствие: ведь мало кто его испытал.

И еще одна вещь: я все больше становлюсь англичанином, для меня Англии слишком много. Болезненная связь с прошлым страны. Тайное освобождение — мечты о поездке на шесть месяцев в Персию, отдыхе в Японии, Перу и в дюжине других мест. Не иметь возможности путешествовать стало своего рода удовольствием — так и запор может стать удовольствием.