Геннадий Прашкевич - Герберт Уэллс

В 80 271 году нашей эры

Мысль о четвертом измерении преследовала Уэллса с восьмидесятых, со времен шумных студенческих споров в Дискуссионном обществе Королевского колледжа науки. Трехмерное настоящее — всего лишь часть Вселенной, имеющей на самом деле четыре измерения (четвертое — время). И единственная разница между временем и другими измерениями состоит только в том, что наше сознание движется вдоль времени.

На этих рассуждениях построен вышедший в 1895 году знаменитый роман «Машина времени» («The Time Machine: An Invention»).

«Перед вами самая обычная диаграмма, кривая погоды, — говорит Путешественник по Времени. — Линия, по которой я веду пальцем, показывает колебания барометра. Вчера он стоял на такой высоте, к вечеру упал, сегодня утром снова поднялся и полз понемногу вверх, пока не дошел до этого места. Без сомнения, ртуть не нанесла никакой линии ни в одном из общепринятых пространственных измерений. Но так же несомненно, что ее колебания абсолютно точно определяются нашей линией; отсюда мы должны заключить, что такая линия была проведена в Четвертом Измерении — во Времени».

Мысль для читающей публики неожиданная.

Конечно, сегодня, после многих впечатляющих достижений современной физики, на роман Уэллса можно смотреть снисходительно. Ему самому уже в 1931 году (когда он писал предисловие к одному из переизданий «Машины времени») повесть казалась несколько устаревшей, даже представление об элоях и морлоках, на которых разделится в будущем человечество, казалось ему достаточно грубым. «Но чтобы расти, надо ошибаться, — писал в упомянутом предисловии Уэллс, — и даже сейчас эта юношеская проба пера не вызывает у автора угрызений совести. Напротив, когда в статьях и речах упоминают милую старую «Машину времени», это тешит его тщеславие: она по-прежнему представляет практичный и удобный способ заглянуть в прошлое или будущее. Ведь «Машина времени» появилась в одно время с ромбовидным безопасным велосипедом и просуществовала столько же, сколько и он. А сейчас ее собираются выпустить в таком превосходном издании, что автор не сомневается: она и его переживет».

Рассказывая о «Машине времени», Уэллс вспоминал о милой спутнице, с которой не раз гулял в Ноул-парке и которая всячески поддерживала его в те бурные годы, голодные, но полные надежд. Разумеется, он имел в виду Эми Кэтрин Роббинс, с которой они поженились 27 октября 1895 года. «И я и она, мы бежали с ней от невыносимо ограниченной жизни. Она была единственной дочерью исключительно робкой и приличной женщины, не представлявшей для нее иной участи, чем замужество с надежным, приличным, хорошим человеком, и поэтому уже сам ее союз со мной был мятежом и протестом. Она легко усвоила мое понимание свободы, социальную и умственную дерзость (в самом высоком смысле). Она так безоговорочно поверила в меня, что в конце концов я сам поверил в себя. Ума не приложу, чем бы я был без нее. Она придала моей жизни устойчивость, достоинство и целостность».

Правда, Уэллсу не нравилось имя Кэтрин, и он никогда так не называл ее. А ей не нравилось ее имя Эми. После целой вереницы веселых, но так и не прижившихся прозвищ осталось главное — Джейн. А своим настоящим именем жена Уэллса подписывала свои собственные литературные произведения.

«Машина времени» вызвала массу восторгов.

Роман еще печатался в «Нью ревю», а известный литературный критик У. Т. Стед уже расточал горячие похвалы молодому автору. И гонорар оказался неожиданно, невообразимо высоким — целых сто фунтов. Как только закончилась журнальная публикация (вмае 1895 года), «Машина времени» одновременно вышла отдельными книгами и в Англии и в США.

Поразительными масштабами оперировал никому не известный автор.

Всю будущую историю Земли, всю будущую историю человечества до самой его кончины он сумел вместить в несколько десятков страниц. При этом Уэллс не заигрывал с читателями, не старался привлечь внимание дешевыми безделушками, излишними сантиментами, чем грешили многие литераторы. У него были собственные взгляды на то, каким, собственно, должен быть современный роман.

«Я считаю роман поистине значительным и необходимым явлением в сложной системе беспокойных исканий, которая зовется современной цивилизацией, — писал он. — Мне известно, что существует теория, признающая за романом единственное назначение — развлекать читателя. Вопреки очевидным фактам этот взгляд господствовал в период деятельности великих писателей, который мы теперь называем викторианской эпохой, он живет и поныне. Пожалуй, возникновением своим эта теория обязана скорее читателям, нежели читательницам. Ее можно назвать теорией Усталого Гиганта. Читателя представляют как человека, обремененного заботами, изнемогающего от тяжких трудов. С десяти до четырех он не выходил из своей конторы, разве что часа на два в клуб, перекусить, или же играл в гольф, а может быть, он провел весь день в парламенте — заседал и голосовал в палате общин; удил рыбу, участвовал в жарких спорах по поводу какой-то статьи закона, писал проповедь, или занимался еще чем-то столь же серьезным и важным — ведь вся жизнь человека обеспеченного состоит из тысячи подобных дел. Но вот, наконец, пришли желанные минуты отдыха, и Усталый Гигант берется за книгу. Не исключено, что он в дурном настроении — его обыграли в гольф, или леска запуталась в корягах, или падают самые надежные акции, или днем, когда он выступал в суде, судья, страдающий болезнью желудка, был с ним крайне резок. Ему хочется забыть о жизненных невзгодах. Он хочет рассеяться. Он ждет, чтобы его подбодрили и утешили, он ищет в книге развлечения — в первую очередь развлечения. Ему не нужны ни мысли, ни факты, ни тем более проблемы. Он жаждет унестись мечтой в призрачный мир, где героем будет он сам, и где перед ним предстанут красочные, светлые и радостные видения: всадники и скакуны, наряды из кружев, принцессы, которых спасают, получая в награду любовь. Он хочет, чтобы ему нарисовали забавные трущобы и веселых нищих, чудаков-рыболовов и скрашивающие нашу жизнь благие порывы. Ему нужна романтика, но без присущих ей опасностей, и юмор, но без тени иронии, и он считает, что прямой долг писателя — поставлять ему подобное чтиво, этакую сладкую водицу».

Уэллс не признавал права Усталого Гиганта влиять на писателя, на развитие его стиля и мыслей. Тему и мысль книг может определять только сам писатель. Другое дело, что эти тема и мысль должны быть изложены так, чтобы Усталый Гигант действительно забыл о своих глупых притязаниях и не отрывался бы от страниц предложенной ему книги. (Продолжая эти рассуждения, замечу, что, на мой взгляд, сегодняшняя российская фантастика во многом выродилась в уродливые, чуть ли не викторианские формы; ее сентиментальность, плоскость ее идей, ее чудовищная ненаучность часто поистине невыразимы.) На литературном фоне конца XIX века «Машина времени» — роман объемом чуть ли не с рассказ — выглядел просто вызывающе. Путешественник по Времени даже не назван по имени, ведь Уэллс не собирался описывать какого-то конкретного мистера Смита или мистера Адамса, он описывал — просто Путешественника во времени. Психолог, Очень молодой человек, Провинциальный мэр, Доктор и другие — такие же тени. А вот машина времени сразу запоминалась! «Некоторые ее части были сделаны из никеля, другие из слоновой кости; были и детали, несомненно, вырезанные или выпиленные из горного хрусталя».