Матвей Гейзер - Михоэлс

Выдано и скреплено печатью 5 сентября 1915 года. Проректор А. Иванов.

Квитанция об оплате тоже дает некоторое представление о студенческой жизни (этого рода документы повторяются из семестра в семестр):

Квитанция № 1991 Петроградского университета, 1915 года августа 10 дня принято от студента юридического факультета Шлиомы Вовси на пользу Университета двадцать один рубль в осеннем полугодии 1915 года.

Еще один выразительный документ:

Билет № 39 101

Означенному в прошнурованном при сем паспорте еврею Шлиоме Михелевичу Вовси согласно сообщению Канцелярии

Петроградского Градоначальника от 17 сентября 1916 года за № 14 986 разрешается жительство в столице пока будет состоять студентом в Императорском Петроградском университете.

Ноября 3 дня 1916 года.

Петроградская столичная Полиция, 2 участок Московской части.

Документ сей выдан на основании паспортной книжки, выданной Вовси Двинским мещанским старостой Тысяча девятьсот пятнадцатого года 21 января.

Вид сей действителен единственно в тех расположенных в черте еврейской оседлости местах, где владельцу сего разрешается временное пребывание или постоянное жительство.

Рост — 2 аршина 5 вершков, цвет волос — темно-русый, особых примет нет.

Сохранилось немало документов о пребывании Соломона Вовси в университете. Большинство из них свидетельствует о том, что учился он прилежно и добросовестно. Вот отрывок из воспоминаний Николая Никитина, сокурсника Вовси по университету: «Я помню его еще студентом университета. Мы вместе учились. Наш длиннейший коридор, около 3/4 километра! В одном конце его дверь к декану, в другом — дверь в университетскую библиотеку, левая сторона — широкие окна, за ними старые липы, правая — двери аудиторий. Кудрявый студент с книгами под мышкой мчится, точно глиссер. Мне кажется, что вокруг него ветер. Интересы его необозримы. Он изучает все — математику, римское право, историю литературы, экономические науки. Он влюблен в сцену! Часто его можно увидеть на галерке Александринского театра, где подвизаются корифеи русского драматического искусства — Давыдов, Варламов и Савина. Он сам играет по вечерам в любительских еврейских спектаклях. В университете волнения. 1917 год… Михоэлс, конечно, не может стоять в стороне от жизни. Но он не политик. Он из той породы людей, которые живут и дышат проблемами культуры. Студент бросает все, уходит в массы, организует для рабочих лекции, сам выступает каждый день, как лектор пользуется огромной популярностью… Но годы идут. Надо заниматься чем-то основным, „надо выбирать жребий“, и Михоэлс становится одним из основателей Еврейского камерного театра». Свидетельства Н. Никитина, безусловно, любопытны, но если следовать им, — то уж очень все скоропалительно: прилежный студент-революционер — основатель еврейского театра! Во всяком случае 4 октября 1918 года Михоэлс еще был не только Вовси, но и студентом университета, о чем свидетельствует документ № 3699, который воспроизвожу ниже. Небезынтересно, что в угловом штампе этого документа вычеркнуто слово «Императорскаго», уже без «I», но еще с «-аго» в окончании.

УДОСТОВЕРЕНЫ данное сие Вовси Шлиоме Михелевичу, для предъявления в комиссариат по военным делам в том что он, Вовси состоит с 20 августа 1915 года в числе студентов юридического факультета (снова вычеркнуто «Императорского») Петроградского Университета и, как таковой, призыву в войска не подлежит. И подпись «Проректоръ».

В документе этом, столь незатейливом, так во многом отражено время, точнее — безвременье перемен. Слово «Императорский» вычеркнуто дважды — крепка была власть большевиков спустя неполный год после ее захвата. Проректор А. Иванов, состоявший на этой должности еще при старом режиме, составил документ на старом бланке с тщательным соблюдением новой орфографии при его заполнении.

Беспощадно быстро рушился старый мир. Многим позже, в своих мемуарах «Курсив мой» Нина Николаевна Берберова напишет: «Я росла в России в те годы, когда сомнений в том, что старый мир так или иначе будет разрушен, не было и никто всерьез не дрался за старые принципы — во всяком случае в той среде, в которой я росла. В России 1912–1916 годов все трещало, все на наших глазах начало сквозить, как истрепанная ветошь. Протест был нашим воздухом и первым моим реальным чувством».

Если так размышляла молодежь из богатых семей, нетрудно себе представить, каким было настроение выходцев из черты оседлости и отдаленных национальных окраин империи. В той страшной стихии, которая завершилась явлением, названным большевиками Великой Октябрьской социалистической революцией, была какая-то судьбоносная неизбежность. В поэзии это зафиксировал Мандельштам:

Когда октябрьский нам готовил временщикЯрмо насилия и злобыИ ощетинился убийца-броневик,И пулеметчик низколобый, —

— Керенского распять! — потребовал солдат,И злая чернь рукоплескала:Нам сердце на штыки позволил взять Пилат,И сердце биться перестало…

Даже Горький, не особенно симпатизировавший большевикам, писал в своих «Несвоевременных мыслях»: «Но нам не следует забывать, что все мы — люди вчерашнего дня и что великое дело возрождения страны в руках людей, воспитанных тяжкими впечатлениями прошлого в духе недоверия друг к другу, неуважения к ближнему и уродливого эгоизма». Правда, через несколько страниц великий пролетарский писатель, как бы опомнившись, написал: «Революция низвергла монархию, так! Но, может быть, это значит, что революция только вогнала накожную болезнь внутрь организма. Отнюдь не следует думать, что революция духовно излечила и обогатила Россию…» И далее совсем неожиданное «резюме»: «Мы должны дружно взяться за работу всестороннего развития культуры, — революция разрушила преграды на путях к свободному творчеству…»

Писатель Дон Аминадо (Аминадав Пейсахович Шполянский) оказался в своих рассуждениях более точным, чем Алексей Максимович. Вспоминая год восемнадцатый (он жил тогда еще в Москве), он писал: «Пульс страны бился на Лубянке… Двустволки заговорили ясным языком. Стрельба в цель стала бытовым явлением»… И еще об этом позже напишет Осип Мандельштам: «Кто может знать при слове расставанье, какая нам разлука предстоит…» Действительно, может быть, и хватит — очень увлекательная тема… Но снова-таки из Дон Аминадо: «Каждый пошел в свою сторону» — евреев до революции было больше среди кадетов, чем среди большевиков, но, уловив и разумом, и чутьем, что маргиналы с удачным самоназванием «большевики» идут на все, вчерашние обездоленные ремесленники, бедняки (впрочем, нечто подобное произошло в империи и с другими национальными меньшинствами, только про евреев больше известно) пошли сражаться «за дело революции».