Константин Мочульский - Андрей Белый

Процесс самообожествления завершен. Он — Бог — и должен явить свой лик миру. Но на острой вершине люциферовской скалы поэт простоит недолго. И падение его будет страшно. В том же году, в котором было написано «Преданье» (1903 г.), начинается отрезвление и разочарование. В стихотворении «Усмиренный», тематически связанном с мистерией «Пришедший», перед нами образ печального пророка с восковым лицом и потухшим взором. Он стоит над «кручей отвесной», «усмиренный» и бессильный.

В венке серебристом и в мантии бледно-небесной,Простерши свои онемевшие руки над миром.

Люциферический огонь потух; дерзновенные надежды обманули. Теперь он знает: он Лже-Мессия; голос, звавший его на спасение мира, был голосом искусителя.

Вселенная гаснет. Лицо уронил восковое,Вселенная гаснет, зарей обнимая колени.Во взоре потухшем — волненье безумно-немое.В уснувшем, в минувшем — печать мировыхокрылений.

Сорвался с горных круч величественный прекрасный демон, — упал жалкий, обезображенный, окровавленный человек. Последние стихи 1903 года полны беспощадного глумления над самим собой, самопрезрения, самобичевания.

И столько искреннего отчаяния в этих словах, столько человеческой муки, что нельзя не поверить в полную правдивость признаний поэта. В стихотворении «Жертва вечерняя» безумие пророка Мессии показано без покрова символов:

Стоял я дуракомВ венце своем огнистом,В хитоне золотом,Скрепленном аметистом.Стоял один, как столп,В пустынях удаленныхИ ждал народных толпКоленопреклоненных.

Но толпы не приходят, и пророк восклицает:

Будь проклят Вельзевул,Лукавый соблазнитель,Не ты ли мне шепнул,Что новый я спаситель?

Другое стихотворение названо «Лжепророк». Оно начинается так:

Проповедуя скорый конец,Я предстал, словно новый Христос,Возложивши терновый венец,Разукрашенный пламенем роз.

На тротуаре прохожие удивленно его слушали; громыхали пролетки:

Хохотали они надо мной,Над безумно-смешным лжехристом.И конец:Потащили в смирительный дом,Погоняя пинками меня.

Наконец, в стихотворении «Дурак» изображается безумный пророк, сидящий под решетчатым окном. Ее голос звучит издали, говорит о скором свидании: он машет ей колпаком.

Полный радостных мукУтихает дурак.Тихо падает на пол из рукСумасшедший колпак.

В этом самообличении совершается акт религиозного покаяния. Но образ лжемессии, объективированный поэтом, внушает ему не только презрение и ярость, но и печальную жалость. В «Усмиренном», униженном, осмеянном какое-то бледное свечение. Бессилие, изнеможение, поражение, ущерб — новая лирическая тема. В стихотворении «Не тот» лжепророк в тумане под коралловым месяцем плетет венок из белых фиалок; над ним, глухо каркая, пролетают галки; он запуган и жалок. И поэт обращается к нему:

Ты взываешь, грустя,Как болотная птица…О, дитя,Вся в лохмотьях твоя багряница.Затуманены сномНаплывающей ночиНа лице снеговомГолубые безумные очи.

«Золото в лазури» — лирическое отражение того ослепительного света, который на мгновение запылал в душе Белого. Он пережил «религиозное безумие», страшный соблазн, но и великое озарение.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ГОДЫ РЕВОЛЮЦИИ (1904–1905)

В январе 1904 года происходит наконец встреча Белого с Блоком. Молодые супруги приезжают в Москву и приходят к Белому знакомиться. При первом же соприкосновении друзья почувствовали, как они близки друг другу и как далеки. Блок был сдержан, молчалив, замкнут; Белый — экспансивен, суетлив, непоседа и говорун. Для обоих первое впечатление было разочарование. Но взаимное притяжение победило силу отталкивания; с первой же встречи они полюбили друг друга, и эта любовь для обоих стала судьбой. Дороги их скрещивались и снова расходились: они причинили друг другу много страданий, но та же дружба-вражда в главном определила собой их жизнь — и личную, и литературную. Описание первой встречи с Блоком Белый заканчивает словами: «Блок — ответственный час моей жизни, вариация темы судьбы: он и радость нечаянная и горе: все это прозвучало при первом свидании; встало меж нами».

Блоки провели в Москве две недели; в центре их литературно-светской жизни стояло ежедневное общение с «Борей» Бугаевым и «Сережей» Соловьевым. Сережа, племянник и пламенный почитатель философа Вл. Соловьева, объединял друзей в некотором «мистическом братстве», вдохновленным культом Софии Премудрости Божией. Экзальтированный мистик, он внушал «братьям», что Любовь Дмитриевна призвана воплотить в земном образе небесную Софию.

На собрании университетского кружка Белый читал доклад: «Символизм, как мировоззрение». Кривая развития европейской мысли идет от Канта через Шопенгауэра к Ницше. Шопенгауэр разбудил человечество от сна жизни; теперь мы слышим музыку символов: она говорит нам о мирах иных, заливает нас «очаровательными потоками Вечности». Символическое искусство — есть гениальное познание; его задача — уяснить нам глубины духа. Предтеча символизма — Ницше: он уже не философ в прежнем смысле слова, а мудрец — и его афоризмы — символы. Но искусство не наша последняя цель. Оно должно быть преодолено теургией— и в ней конец символизма. Мы стремимся к воплощению Вечности путем преображения воскресшей личности. Это трудный и опасный путь. Теург должен идти там, где остановился Ницше. Идти по воздуху. Иллюстрируя свои мысли, докладчик цитировал стихи Лермонтова и Блока.

После бурной зимы Белый чувствует себя опустошенным. От сумятицы литературных кружков и от запутанности отношений с Брюсовым и Ниной Петровской он спасается бегством: уезжает в Нижний Новгород к своему другу Э. К. Метнеру. Десять дней тихой, сосредоточенной жизни успокаивают его. С Метнером и его женой, Анной Михайловной, он гуляет над Волгой, беседует о Ницше и Вагнере, читает стихи Гете и Новалиса. Метнер любит лирику Блока, но чувствует в ней опасный дух хлыстовства. Теургии в поэзии он не одобряет, говорит, что нельзя безнаказанно нарушать законы искусства: предостерегает от грозящих символизму срывов.

В начале июля Белый и Сергей Соловьев встречаются у Блока, в его имении Шахматово. Дни, проведенные Белым в обществе Александра Александровича и Любови Дмитриевны, остались в его памяти «днями настоящей мистерии». Отзвуки их сохранились в лирической статье «Луг зеленый», в которой Россия изображается большим зеленым лугом с зелеными цветами и освещенным розовыми зорями. Сергей Соловьев развивает свои идеи о «мистическом братстве», и «блоковцы» окружают Любовь Дмитриевну полумистическим полувлюбленным культом. Эта «игра в мистерии» тяготит Блока, и он замыкается в угрюмом молчании.