Александр Воронский - Желябов

По поводу знакомства с Анной Макаревич Желябов объяснил, что он знал ее еще гимназисткой; потом случайно встретился с ней в Одессе. У Макаревичей он не бывал. После ареста мужа Анны к Желябову от нее, проживавшей тогда в Петербурге, явился неизвестный молодой человек. Неизвестный молодой человек объяснил, что Анна Макаревич просит его, Желябова, сообщить ей о показаниях арестованного мужа, дабы не попасть впросак, если ее арестуют в Петербурге. Желябов дал согласие, получил ключ к шифру и адрес. Он надеялся узнать, когда подсудимые гуляют на дворе. Он предполагал, что Анна Макаревич по приезде из Петербурга подойдет к тюремным воротам и через решетку переговорит с мужем. Позже Желябов узнал, что политических заключенных на прогулку не выпускают;, тогда неизвестному молодому человеку он объяснил: возможности помочь Анне Макаревич не предвидится. Но тут опять "явилось одно лицо", вручившее Андрею Ивановичу показания Макаревича. Показание было "дословно перешифровано", перешифровка отправлена в Петербург. В деле письма, однако, не оказалось. По поводу "чудесного предприятия" подследственный сообщил: помянутое "одно лицо", между прочим, заявило, будто можно устроить свидание Анны Макаревич с мужем через тюремного ключника, но на это нужны деньги. — Вот это я и разумел под "чудесным предприятием", для успеха которого, как от себя уже пишу в шифрованном письме, "нужны деньги". — На что же именно они нужны, известно, очевидно, только "одному лицу", предъявителю показаний Макаревича, а не ему, Желябову. Подозрительное выражение: — дело смелое! — простая описка. В подлиннике было — дело спешное. — Почему же дело спешное? Почему дело спешное, "трудно припомнить". Другие загадочные слова — "на внутреннем конверте ничего" — тоже никаких предосудительных загадок в себе не заключают: — Анна Макаревич должна была употреблять два конверта: наружный с обозначением на нем адреса Окуньковой (адрес учительницы Евгении Петровны — А. В.) и внутренний безо всякого адреса. Внутренний конверт при вскрытии письма должен был для Окуньковой служить знаком, что письмо надлежит передать Желябову. В заключение Желябов писал:

— Повторяю, что вполне сознаю себя неправым перед законом, скрывая фамилии лиц, соприкосновенных с делом, и только сознание, что выдавать их безнравственно— причина такого умолчания. Вся вина моя: дружеские отношения к Анне Макаревич и неведение того, в чем обвиняется она совместно с мужем своим… К сожалению, неизвестно, о каком "чудесном предприятии", о каком не то смелом, не то спешном деле шла в, действительности речь. Можно, однако, с уверенностью сказать, что Желябов был весьма далек от того, чтобы признаваться "с полной откровенностью", как о том доносил в столицу жандармский полковник Кноп. Да и "вина" Желябова, разумеется, не сводилась к одним только дружеским отношениям к Анне Макаревич. По обвинительному акту дело было представлено в таком виде:

В конце 1873 г. в Одессе поселился Николай Жебунов, открывший свою кузницу. В то же время Петр Макаревич обучался сапожному мастерству и жил на одной квартире с Чудновским, поставщиком с пограничной линии революционной литературы. Квартиру Макаревича, по свидетельству вдовы Солянниковой, — посещало много молодых людей, невидимому, образованных, ко из коих некоторые были одеты мастеровыми и носили е собой разные инструменты; обыкновенно собиралось человек пять-шесть, а раза три или четыре было так, что собиралось в квартире Макаревича человек до 15… Во время таких собраний, несмотря на присутствие многих лиц, приходивших к Макаревичу была такая тишина, точно в ней никого не было. — Вообще поведение Макаревича и приходивших к нему лиц произвело на Солянникову такое впечатление, что у нее родилась мысль, не занимаются ли эти лица в квартире Макаревича подделкой фальшивых ассигнаций. В числе лиц, приходивших к Макаревичу, был некто Желябов, фамилию которого Солянникова слышала несколько раз.

Обвинение данными не изобилует. Вообще же надо сказать: все, что известно в ту пору о Желябове, о революционных его взглядах, о пропаганде среди рабочих и студентов, о связи его и знакомствах, свидетельствует об одном: давая свои показания, Андрей Иванович руководствовался обычной для русского революционера тактикой отрицания.

РАЗГРОМ. ПУТИ И ПЕРЕПУТЬЯ

Хождение в народ часто изображается как мирное движение, лишенное революционных целей. На судебном первомартовском процессе Кибальчич и Желябов тоже утверждали, что в годы хождения они стремились только развить общинные навыки, поднять культурный и нравственный уровень народа. Делая эти и подобные заявления, имели в виду доказать, что вначале народники были далеки от террористической деятельности. В этом смысле и вправду их действия являлись мирными. Несомненно также, что некоторые шли в народ, чтобы порвать связи с цивилизацией, основанной на угнетении и бесправии народном, чтобы жить справедливым земледельческим трудом. Однако подавляющее большинство молодых революционеров стремилось не столько "очиститься" от буржуазной "скверны", сколько поднять народ против помещиков и против правительства. Правительство скоро уразумело, что движение носит революционный характер, и ответило на него расправами. Главная беда движения, все же заключалась в иллюзиях, с какими революционные разночинцы пошли в народ. Народ, крестьянство, несмотря на века рабства, на невежество и дикость, нередко очень живо откликалось на пропаганду. Крестьяне сами мечтали о черном переделе. Они охотно соглашались, что земля должна принадлежать им, что бар и господ надо сбросить с шеи. Эти и подобные лозунги вполне соответствовали интересам мелкого производителя. Это были революционно-демократические требования. Глухим крестьянин делался, когда ему говорили, что мелкая собственность — дело вредное и подлежит обобществлению в коммуны. К восприятию этих взглядов крестьянин тогда не был расположен. Развитие товарных отношений в деревне, растущая зависимость ее от капиталистического города превращали крестьянина вое больше в индивидуалиста-собственника.

Мечтания юных бунтарей были чужды крестьянству. Они осуществились позже, под руководством рабочего класса, при его победе и власти.

Не лучше дело обстояло и с попытками вызвать восстание. Одно дело распространить "Хитрую механику" или "Чтой-то, братцы" и совсем другое дело— поднять народ. Для восстания нужно оружие. Где его взять? На какие средства приобрести? Как его доставить, где хранить, как раздать, чтобы этого не заметили? Как сплотить в деревне боевые силы? Соединить село с селом, уезд с уездом? Приснопамятные времена Пугачева, Степана Разина давным-давно миновали. Правительство повсюду имело своих слуг, располагало телеграфом, железной дорогой, дальнобойными пушками. На практике бунтари либо превращались в обыкновенных пропагандистов, либо должны были отсиживаться и изнывать от безделья.