Гюстав Курбе - Герстл Мак

что самостоятельно Курбе никогда не вступил бы на арену политической и социальной борьбы. Он был не мыслитель, не философ, не полемист, а художник; творчество его было целиком интуитивно. «Г-н Курбе, — комментировал Теодор Дюре, — создает свои картины почти так же, как яблоня дает яблоки»[89]. Требовалось какое-то внешнее влияние, чтобы этот наивный, неискушенный художник втянулся в интеллектуальную борьбу, в которой неспособен был разобраться, вышел на чужое поле, в конце концов превратившееся в трясину, где он беспомощно барахтался.

Эта эволюция началась, вероятно, под влиянием Бюшона, но главный толчок дан был куда более энергичным другом — Пьером Жозефом Прудоном. Сын бедных родителей, Прудон, родившийся 15 января 1809 года, посещал коллеж в родном городе, но в девятнадцать лет вынужден был прервать учение и стал зарабатывать себе на жизнь в качестве наборщика и корректора в местной типографии. Работа давала ему возможность изучать богословие и классические языки, а присужденная в 1838 году стипендия позволила получить степень бакалавра. Затем он перебрался в Париж, где в 1840 году опубликовал брошюру под заглавием «Qu’est-се que la propriété?»[90], в которой он отвечает на собственный вопрос демонстративной декларацией: «La propriété c’est le vol»[91]. В 1842 году за этим последовал «Avertissement aux propriétaires»[92] — произведение, сочтенное настолько подрывным, что автор был арестован в Безансоне и предстал перед судом присяжных, который все же его оправдал. В июне 1848 года, при республиканском правительстве, он был избран депутатом и принимал активное участие в работе Учредительного собрания, хотя ни одна из предложенных им реформ налогового обложения и банковского дела не была принята.

Тридцать первого июля 1848 года, в день выступления Прудона в Учредительном собрании, Виктор Гюго описывал его как «человека лет сорока пяти [на самом деле ему было тридцать девять], белокурого, с редкой шевелюрой и густыми бакенбардами. На нем — черный фрак с жилетом… В голосе его чувствуется простонародная интонация, произношение у него вульгарное и гортанное, он носит очки»[93]. В марте 1849 года, когда консервативные элементы в правительстве прочно встали у власти, Прудона посадили сначала в тюрьму Сент-Пелажи, затем в Консьержери, но он продолжал писать брошюры и издавать радикальные журналы вплоть до своего освобождения в июне 1852 года.

Социализм Прудона базировался на самых высоких идеалах всеобщего равенства, справедливости и свободы и представлял собой гуманистическую доктрину, ставившую цель покончить с угнетением и эксплуатацией бедняков. Прудон был не согласен с большинством идей, изложенных в «Коммунистическом манифесте» Карла Маркса. Он считал, что для создания утопического общества потребуется долгий переходный период, и надеялся, что переход этот осуществится путем компромисса и воспитания, а не насилия. Прудон был великолепным полемистом, но, как большинство фанатиков, человеком ограниченным и свято убежденным в своей правоте. Нравственный его кодекс был суров, личная жизнь — безупречна. Преданный муж и любящий отец, Прудон в то же время поддерживал строгую дисциплину в собственной семье. В 1855 году он мягко выговаривал Николю, одному из своих сокамерников по Сент-Пелажи в 1849 году, за то, что тот посылает подарки его ребятишкам: «Пожалуйста, больше никаких подарков. Это воспитывает дурные привычки, а я хочу научить своих девочек, что они, как их отец, за все, что имеют, должны быть обязаны только себе, а не щедрости и любезности других… Поймите мои слова буквально, иначе мы поссоримся»[94].

Познакомился Курбе с Прудоном, видимо, в 1848 году и почти сразу попал под его влияние. Связывало их прежде всего родное Франш-Конте: Курбе всегда был неравнодушен к землякам. Впрочем, кроме этого случайного географического совпадения у них были и другие основания дружить. «Таланты Курбе и Прудона, — писал в 1866 году критик Теофиль Торе, — сходны меж собой: оба демонстрируют необычайную силу характера и искренность, настолько дерзкую, что кажется, будто оба нарочно выискивают, как бы посильнее задеть чувствительный вкус. Они так боятся банального, что создается впечатление, будто они нарочно впадают в грубость и оригинальничанье. Тем не менее обоих… отличают изысканность и тонкость. У Прудона есть страницы воздушные, плавные, искрящиеся тем серебристым пламенем остроумия, которое встречаешь только у Вольтера и Дидро. У Курбе есть картины, которые напоминают Веласкеса, Метсю, Ватто, Рейнольдса и других наитончайших колористов»[95].

Хотя Прудон сильно повлиял на Курбе, ввел его в радикальные политические круги и внушил ему немало новых социальных идей, было бы ошибкой считать, что художник, как утверждают некоторые апологеты Курбе, был просто игрушкой в руках Прудона и его друзей-социалистов, использовавших уже значительный авторитет Курбе в мире искусства для осуществления собственных политических целей. Нет никаких свидетельств о том, что мотивы, побудившие радикалов привлечь Курбе на свою сторону, были своекорыстными или предосудительными. Более того, никакой нужды хитрить у них не было: на первоначальный толчок извне художник отреагировал немедленно и даже последовательно. Чаще всего Курбе сбивали с пути не происки товарищей, а собственные позерство и самовлюбленность. Точно так же как Курбе совершенно безосновательно, хотя и безобидно настаивал на своей музыкальной одаренности, Прудон взял на себя роль политика и социального мыслителя с еще меньшими для этого данными и с гораздо большим риском попасть в беду. Сегодня каждому ясно, как ясно было многим его современникам, что Курбе жилось бы гораздо легче, если бы он сознавал пределы своих возможностей, понимал, что обладает одним-единственным талантом, занимался только живописью и не впутывался в политику. Но ясно и другое: будь он осторожен и логичен, скромен и благоразумен, он не был бы Гюставом Курбе.

Глава 6

Пивная Андлера

Курбе стал бывать в пивной Андлера примерно с 1848 года, и это непритязательное заведение лет пятнадцать с лишним служило ему рестораном, баром, клубом и форумом. Находясь в Париже, он завтракал и обедал там — сперва чуть ли не ежедневно, затем менее часто. Расположенная на улице Отфёй, 28, в двух шагах от его мастерской, она была удобным местом встреч художника с друзьями, многие из которых жили в том же квартале. Шанн описывает эту пивную как «очень скромное на вид заведение, настоящий деревенский кабачок… Хозяин был уроженцем Швейцарии [согласно другим источникам, швейцаркой была г-жа Андлер, супруг же ее — баварцем], и французское произношение навсегда осталось для него тайной. К тому же он был тугодум, и если понимал наши шутки, то не раньше, чем после целой недели размышлений»[96]. Еда была простая, обильная, тевтонская и выставлялась