Овидий Горчаков - Прыжок через фронт

— Пароль! — произнес я негромко. И все мы вздыхаем с огромным облегчением: ответ правильный, свои!

Хотя если немцы перехватили ту радиограмму…

— Далеко ли немцы? — спрашиваю я партизана, одетого почему-то в английское обмундирование.

— Далеко, — отвечает командир отряда Миколай Козубовский. — Полтора километра. Вчера ближе были.

В густом подлеске неслышно скользят тени… Почти все партизаны — в трофейном немецком или английском обмундировании. Мы пожимаем руку приземистому крепкому человеку в гимнастерке, с наголо выбритой головой. Во тьме чуть светятся подполковничьи погоны — Два просвета, две звезды. Это Степан Павлович Каплун, или таинственный и неуловимый «Эспека» (партизанская кличка, состоявшая из инициалов Каплуна), бывший капитан-окруженец, подпольщик, партизанский комбриг. Третий год воюет он в глубоком тылу врага… Но все это и многое другое — мы узнали лишь позже… А пока надо было откатить самолеты в тень деревьев. В небе уже слышался надрывный рокот «мессера». Не успели мы откатить самолеты, как над поляной хищной молнией пронесся «Ме-110». Пронесся и вернулся и стал совсем некстати барражировать над лесом. Значит, он из «ягд-штаффеля» — «охотничьего отряда» ночных истребителей..

Немецкие летчики почти непрерывно, выматывая нам нервы, кружили над лесом до самого рассвета. А рассвета мы боялись больше всего. Средь бела дня не полетишь через фронт. Значит, придется прятать наши «уточки» в лесу. А ну как придут сюда «викинги»? Тогда мы сожжем самолеты, и все придется начинать сначала!..

Над поляной курился туманец. На фронте гулко ухала артиллерия, в Прибужье глухо ворочались раскаты грома.

«Мессеры» все не улетали. Не решили ли немцы после первого нашего прилета блокировать перехватчиками эту посадочную площадку в Михеровском лесу? А на востоке, за черной грядой Михеровского леса, уже светлело небо. По просьбе Грызлова партизаны спилили еще несколько деревьев, мешавших взлету.

За лесом вспыхивали осветительные и сигнальные ракеты, тарахтели автоматы. Над урочищем Михерово снова кружил ночной истребитель.

Грызлов, качая головой, прошелся по расквашенной ливнями поляне вдоль глубокой двойной колеи, продавленной в размокшем грунте колесами самолетов. Посовещавшись, летчики заявили, что возьмут лишь по одному пассажиру, а назавтра прилетят снова. Пришлось минут десять уговаривать их… Один из летчиков слил часть бензина партизанам.

…Только в четвертом часу утра, израсходовав, видно, все горючее, улетел к Бресту последний вражеский самолет. Но мы не могли знать наверняка, что это был последний. А вдруг снова прилетят? Решили рискнуть, пока в лес не сунулись «викинги». Уже таяла ночная темень, плыла в воздухе первая рябь световых волн. Солнце взойдет в 4.17…

Вот взревели стосильные моторы «М-И», самолеты выруливают на старт. На лесных дорогах залегли засады из отрядов Каплуна. На боевом взводе пулеметы Миколы Козубовского. Мы с комбригом Каплуном усаживаем польских руководителей в наши двухместные самолеты, по два человека на заднее сиденье.

— Тоже мне воздушный корабль! — тревожно бормочет Каплун.

Один из поляков — очень моложавый на вид — снимает с пояса и дарит Каплуну на память красивый дорогой кинжал с наборной красно-белой ручкой. Другой поляк — самый старший — отдает юному партизану томик Пушкина на русском. По Пушкину вся четверка учила на досуге русский язык. Руки поляков сплетаются в прощальных крепких рукопожатиях с нашими руками.

— До свидания!

— До видзения! Дзенкуеме!

Моторы прогреты, но летчики медлят, они озабочены: сесть-то они сели, да слишком мала лесная поляна для взлета.

— Давай! Давай! — торопит летчиков Каплун.

— Вряд ли взлетим. Рискуем зацепиться за деревья, — говорит мне пилот Грызлов. — Перегрузка. Трава больно высокая, тяжелая от росы. Грунт размок от дождя. И ветерок, дьявол, хотя почти и встречный, уже очень слаб.

— Откладывать никак нельзя! Может, это последний шанс!

— Давай! Давай!

По команде пилота партизаны окружили первый самолет, крепко уперлись в землю ногами, ухватились за крылья. Пилот дал полный газ, загрохотал на всю мощь мотор. Словно сотня коней силилась сдвинуть самолет с места. Плоскости дрожат, рвутся из рук, тащат за собой партизан… Пилот двинул сектор газа, крикнул: «От винта!» Партизаны отскочили в стороны, и «кукурузник», снятый с тормозов, ринулся вперед как из катапульты, неуклюже запрыгал по кочкам.

Все затаили дыхание. После отчаянно смелой посадки — не менее смелый взлет. Грызлов сделал короткий, метров в девяносто, разбег, проскакал, оторвался от земли, снова подпрыгнул на левом колесе, взмыл и… провалился в темную массу деревьев. Нет! Нет, попав в слой более холодного воздуха над лесом, он чуть-чуть не коснулся колесами верхушек деревьев и тут же, качая крыльями, снова потянул вверх, туда, где уже зарумянилось небо.

На взлет самолета уходит каких-нибудь двадцать секунд, но растягиваются они бесконечно.

За первым самолетом взлетел второй. Снова рывок мощностью в сто лошадиных сил, вторая «удвашка» тоже с трудом набрала безопасную высоту, тоже едва не срезала макушки сосен. Смолк вдали, растаял в предутреннем небе треск моторов. Шумел лес. Половина пятого утра. А за опушкой, в Ляховцах, все взвивались осветительные ракеты, стучали пулеметы-«универсалы» растревоженных шумом авиамоторов эсэсовцев-«викингов».

В бригаде Каплуна было много раненых. Сам Каплун был тяжело болен. Он давно просил врача сделать ему хирургическую операцию — здесь же, в лесу, на ходу, в первое затишье между боями. Но ни комбриг, ни раненые не полетели на этих самолетах — полетели наши польские товарищи.

— Слава богу! — с огромным облегчением проговорил комбриг. — Отправили наших «челюскинцев»!..

В лесу возбуждение быстро спадает, проходит ликование, я устал, меня тянет ко сну. Уже гложет тревога — они улетели, а мы — в тылу врага, и уже рассвело — небо над лесом цвета снятого молока…

Партизанский пикник

До временного лагеря добрались к завтраку.

Угощать нас Каплуну, кроме желудей и березового сока, было нечем, зато мы, гости с Большой земли, пригласили весь штаб на завтрак — выложили толстые куски сала с лиловыми интендантскими печатями, консервированную американскую колбасу «Спэм» и свиную тушенку, именовавшуюся у нас «вторым фронтом», бутылку сорокаградусной «Московской». Миколай Козубовский отличился — этот кавалер со «стенганом» на груди, тяжелым польским «висом» на боку и торчащими из-за голенищ кассетами преподнес зардевшейся Тамаре букетик лиловых и розовых колокольчиков и росистых ландышей, сорванных им в лесу по дороге с михеровского аэродрома. Я же украдкой поглядывал на обслуживавшую нас красивую еврейскую девушку Эстеру, похожу на юную цыганку.