И все-таки жизнь прекрасна - Андрей Дмитриевич Дементьев

Сидоровым «Юности». Докладчик задал тон. И тут началось! И авторы-то не те, и проза на обочине литературы, и поэзия мелковата… Но выступали пока не очень авторитетные коллеги. Как я подметил, некоторые из писателей были обижены на редакцию невозможностью для них напечататься в «Юности». Правда, мой давний друг главный редактор журнала «Дружба народов» Сергей Баруздин и секретарь правления СП поэт Олег Шестинский пытались погасить критический накал. Но они оказались в одиночестве. И вдруг доселе молчавший в президиуме Сергей Владимирович Михалков оживился и своим мягким характерным голосом негромко произнес: «А мне нравится нынешняя «Юность». И талантом, и озорством, и новыми именами, и честностью. И потом я очень люблю Андрюшу Дементьева. И на этом посту тоже…» Он так и сказал – «Андрюшу». И тут я вдруг понял, что все это обсуждение было направлено персонально против главного редактора, иначе Михалков не стал бы объясняться мне в любви. Видимо, он знал что-то потаенное из нашей «придворной жизни». И потому мне было интересно, что скажет Марков. Но Георгий Мокеевич был невозмутим. Он внимательно выслушал Михалкова и тут же очень добродушно и как-то по-свойски обратился к своему коллеге: «Ну, что будем соревноваться, кто больше любит журнал «Юность» и его главного редактора? Я тоже не в последних рядах…» И напряжение сразу спало. Все поняли, что «Юность» в порядке. Последующие выступления стали доброжелательнее и мягче. Кто-то даже назвал наш журнал выдающимся изданием, одолевшим новые высоты. Я мысленно порадовался, что чьи-то коварные замыслы провалились.

Но когда через несколько дней я приехал в Союз писателей посмотреть верстку «Литературки», которая подготовила целую полосу с нашего заседания, то был неприятно удивлен тем, что цитировались там в основном отрицательные отзывы. Я раздраженно сказал об этом секретарю СП, очень влиятельному человеку Виталию Михайловичу Озерову. Он курировал «Литературную газету». И, видимо, лично участвовал в подготовке отчета о прошедшем заседании секретариата. По крайней мере, в верстке было много его пометок. У нас произошел неприятный разговор, из которого я понял, что именно Озеров был инициатором «закапывания» журнала «Юность». Я настоял на том, чтобы в газете был дан объективный материал.

Уже позже мне стало известно, что некоторые литераторы очень не хотели, чтобы после Б. Н. Полевого главным назначили меня. Против моей кандидатуры была и жена Озерова – Мэри Лазаревна, которая еще со времен Катаева заведовала отделом прозы. И хотя у нас с ней сложились нормальные деловые отношения, и я очень ценил ее опыт и умение работать с авторами, эту первоначальную недоброжелательность я иногда все-таки чувствовал.

Вообще мое «вторжение в «Юность» не всем было по душе. Помню, когда зимой 1987 года я серьезно заболел и попал на операционный стол, поползли слухи, что я вряд ли вернусь в редакцию. Кое-кто из авторов уже примерял на себя «хомут» главного редактора. Но через пару месяцев я вернулся к любимой работе вопреки прогнозам недоброжелателей. А их было с лихвой. Одни считали мое назначение на столь высокий пост преждевременной и завышенной наградой. Другие ехидно говорили: «Не по Сеньке шапка», имея в виду мое провинциальное прошлое и комсомольский престиж. Но все понемногу налаживалось.

Тираж журнала рос с невероятной быстротой, ломая установленные на него лимиты. Мы печатали рядом с классиками молодых авторов. Не боялись говорить правду в условиях жесткой цензуры. И мой авторитет тоже набирал высоту.

Однажды в первых числах июня 1986 года мне позвонил Г. М. Марков и сказал, что моя кандидатура предложена на должность первого секретаря Московской писательской организации. «Кем предложена, Георгий Мокеевич?» – ошалело спросил я, искренне испугавшись, что мне придется расстаться с журналом. Это для меня было бы просто катастрофой, потому что я очень любил свою работу.

Он не ответил. И я не раздумывая, тут же отказался. Марков очень удивился и стал меня уговаривать. Приводил известные фамилии уважаемых писателей, кто до меня был первым секретарем – Сергей Сергеевич Смирнов – легендарный автор повести о защитниках Брестской крепости, лауреат Ленинской премии. Мой учитель по Литинституту поэт-фронтовик и тоже лауреат Михаил Луконин. Патриарх русской поэзии Ярослав Смеляков. Последним Марков назвал себя. В те советские времена возглавить столичную организацию считалось очень почетным делом. И к тому же отказываться членам КПСС от предложений начальства было не принято. Но я нарушил партийный этикет. Тогда несколько раздраженно Марков предложил сохранить за мной и журнал. «Мне не по возрасту, Георгий Мокеевич, получать инфаркт. Каждая из этих работ требует полной отдачи сил. Но я люблю журнал и кроме него ничего не хочу иметь… К тому же я хорошо знаю писательскую атмосферу. Интриги, амбиции, жалобы. Ничего приятного и обнадеживающего в этом нет», – тоже несколько раздраженно признался я своему шефу. Но на этом дело не кончилось. На другой день мне позвонила секретарь Московского горкома КПСС, очень милая и деликатная женщина – Алла Афанасьевна Низовцева, ведавшая идеологией, и попросила меня придти в горком в субботу. «Нам не будут мешать. И мы обо всем поговорим», – как-то очень доверительно сказала она.

Я пошел. Мы сидели в ее просторном кабинете и говорили на ту же тему. С Аллой Афанасьевной мне было проще объясниться, потому что в ней не было той строгости, которая отчуждала меня от Маркова, хотя относился он ко мне очень хорошо. Мы проговорили часа три. И не только о писательских делах, а вообще о жизни. Алла Афанасьевна была тонким и умным собеседником, умела слушать. Казалось, она приняла мои доводы. И когда мы расстались, я был почти уверен, что почетная чаша меня минует. Так и вышло. Первым секретарем Московской писательской организации вскоре стал известный критик, профессор Феликс Кузнецов. Но тогда я терялся в догадках, почему меня так долго и упорно уговаривали, словно на мне «сошелся клином белый свет». И только спустя лет двадцать, когда я случайно встретил А. А. Низовцеву в санатории «Барвиха», и мы уселись вспоминать прожитые годы, она призналась мне, что предложение сделать меня писательским начальником Москвы исходило лично от Ельцина, который в то время был первым секретарем Московского горкома КПСС и кандидатом в члены Политбюро. И мне стала понятна напористость Маркова, для кого желание Ельцина, как и для партийных боссов, было законом. Характер его все знали…

А в писательской среде, да и у нас в редакции тогда ехидно поговаривали о том, что я рвался на высокий пост, но у меня сорвалось. Но за годы «пребывания в писателях» я уже привык к сплетням и зависти своих коллег. И потому не обращал внимания на все