Виктория Торопова - Сергей Дурылин: Самостояние

Издательство «Путь» в 1913-м предложило Дурылину написать монографию о Лескове для серии «Русские мыслители». Эта работа: «Н. С. Лесков. Личность. Творчество. Религия» — займёт годы, но так и не будет издана. Дурылин и не закончит её: третья часть «Религия» не будет завершена. Сергей Николаевич прочитает в разное время несколько докладов о Лескове в РФО, на квартире у Бердяевых, у М. А. Новосёлова. Лесковым он будет заниматься всю жизнь, но опубликовать свои работы не удастся. Лишь в 1916 году в Киеве в журнале «Христианская мысль» появится статья «О религиозном творчестве Н. С. Лескова». «И то со множеством опечаток», — посетует Дурылин. В 1930-е годы он с горечью заметит: «Я работал над монографией в 1914–1915 годах. Война мешала, а революция оборвала работу навсегда… Он (текст о Лескове. — В. Т.) никогда не будет окончен и никогда не выйдет из стен моей комнаты»[112]. В 1925-м Дурылин прочитал два доклада («Как работал Лесков», «К. Леонтьев и Лесков о Достоевском») в Государственной академии художественных наук (ГАХН), и этим закончилась публичная история его Лескова[113]. В письме А. Н. Лескову — сыну писателя — Дурылин признается: «Я многим обязан Вашему отцу в моём духовном развитии, в моей любви к русскому народу, в моей вере в него, в моём уважении к его историческому подвигу. <…> Какой-то рок: люблю Лескова (как не многие), а ничего не мог напечатать о нём»[114]. Ясно, что препятствием был не «рок», а отношение к Лескову советских властителей, обязательное для редакторов.

Глубокая любовь Дурылина к Лескову становится понятна, когда читаешь то, что он успел написать о нём. Приведу отдельные фразы, сказанные о Лескове в докладе 1913 года, но которые можно отнести и к самому Дурылину, и к его художественным произведениям: «У Лескова была немирная душа, самочинная воля, самодумный ум. Ими Лесков создал себе большую, сложную, немирную жизнь…» «В этой немирной душе жила какая-то непрекращавшаяся тяга к тихости…» Лесков «дал читателю положительные типы русских людей». «Ему импонировали только простые, мощные характеры, цельные натуры…» «…верил в Бога, отвергал Его и паки находил Его; любил мою родину и распинался с нею…» «Как примечательно, что измена Богу сопоставлена здесь с изменой родине, потеря Бога — с потерей России, нахождение Его — с обретением её» «Деловой странствователь, Лесков был чужд романтике России и эмпирическую Россию знал не хуже Чичикова, но он никогда не разлучался с мистикой России — светлой и тёмной. Неисчерпаемость лесковской фабулы, жизненной и творческой, есть неисчерпаемость русской фабулы — страшной, гневной, грешной и святой». «Лесков был величайший знаток иконописи <…> был церковный книгочей, знаток церковного обихода. <…> Но этот же человек был знаток русской демонологии, утончённый ценитель древнего вольномыслия и вольноправия…» «Он живёт как в монастырской келье, он почти приучает себя к монастырю во всём: в одежде, пище, занятиях». «Самое народно-русское прошение молитвы Господней, которое Ключевский считает выражением всей русской истории и веры, — „да будет воля Твоя“ — становится единственным прошением Лескова». Вот только лесковского «буйства бытия» у Дурылина не было.

Здесь уместно вспомнить, что слушать лекции Дурылина о Лескове приходил художник М. В. Нестеров. В письме В. В. Розанову весной 1916-го Нестеров сообщает: «Сейчас иду к Новосёлову слушать Дурылина о Лескове»[115]. На своей первой лекции в 1913 году Дурылин познакомил Нестерова с мамой. Вероятно, тогда же и сам с ним познакомился. Позже он напомнит Нестерову: «А ведь нас с Вами свёл когда-то Лесков же: мы впервые протянули друг другу руки на моём докладе о Лескове»[116]. Знакомство Дурылина и Нестерова переросло в тесную дружбу, оборвавшуюся лишь со смертью художника. Но об этом скажем позже.

Лермонтов — тема всей жизни Дурылина. Любовь к нему зародилась ещё в детстве, когда, провожая сына в первый класс гимназии, родители подарили ему вместе с литой чернильницей и керосиновой лампой под зелёным абажуром (они и сейчас стоят на его письменном столе в Доме-музее в Болшеве) томик стихов Лермонтова. В 1910-м на квартире Буткевичей Дурылин прочёл доклад «О религиозной судьбе Лермонтова» (в свете учения Вл. Соловьёва о «Вечно-Женственном»), через два года развил эту тему на заседании РФО, в 1914 году в журнале «Русская мысль» опубликовал статью «Судьба Лермонтова»[117], где рассматривал внутреннюю связь поэта «с философией Платона и с учением о „вечно-женственном“ у Гёте, немецких романтиков, у Вл. Соловьёва и русских символистов»[118]. В 1916 году в журнале «Христианская Мысль» напечатал статью «Россия и Лермонтов. К изучению религиозных истоков русской поэзии». Лермонтов для него «вечный возврат к себе, в своё „родное“, в какую-то сердцевину». Исследованием творчества Лермонтова он будет заниматься и в болшевский период. Опубликует более тридцати статей, но глубокого монографического исследования творчества поэта, как Дурылин его понимал, в советское время опубликовать было невозможно. Кто бы в те времена отважился напечатать в советских изданиях то, что писал Дурылин о провидении Лермонтова, о исповедании им иной действительности, о знании вечного и своей небесной предыстории… «Лермонтов всегда — томление, грусть, порыв, молитва, вся мятежная, грустящая, молящаяся динамика русской души, не её постоянство, но её становление, не её строй, но взыскание этого строя. Лермонтов носит в себе и вскрывает собою — пользуясь словом словоотеческого опыта — всю неустроенность русской души…»[119]

Статьи Дурылина о Лермонтове надо читать, их коротко не перескажешь, так сгущены его мысли в анализе жизненной, религиозной и творческой судьбы поэта. Приведу лишь две цитаты из статьи «Судьба Лермонтова», которую он считал своей лучшей статьёй о поэте. «В судьбе лермонтовского „Демона“ сказалась и религиозная сила, и религиозное бессилие Лермонтова: сила была в том, что из литературы, из романтического канона Лермонтов прорвался первый в России к высочайшей религиозной проблеме — о конечных судьбах Зла и Добра; бессилие — в том, что он и не заметил, к чему привела его многолетняя поэма. Он, только смутно понимая, что у него нет власти её закончить, оставил её недовершённой: ибо никогда не считал Лермонтов „Демона“ законченным». «Существует рассказ о том, что Лермонтова, печоринствующего отрицателя, злого Лермонтова, один из его товарищей застал однажды в церкви. Он молился на коленях. Таким же тайным молитвенником, явным отрицателем, был он и в жизни, и в поэзии. Быть может, ни у одного из русских поэтов поэзия не является до такой степени молитвой, как у Лермонтова, но это молитва — тайная. Лермонтов слыл безбожником — и прослыл им доныне. <…> И всё же правда о нём — то, что увидел заставший его в церкви товарищ, а не то, что увидели его критики, друзья, враги. Молитва Лермонтова тайна, сокровенна; хула — явна, приметна. Молитва его стыдлива, она боится, чтоб не нарушилось её одиночество, и она сознательно скрыта, затаённа, прикровенна».