Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста - Юлий Иосифович Кагарлицкий

жены продержался еще восемь лет, до 1887 года. За двадцать два года, что минуло со дня переезда в Бромли, в лавке скопилось немало посуды, и она никак не желала покидать эти стены. Когда 7 мая 1887 года имущество Джозефа было описано за неуплату налогов, в составленном протоколе значились 142 чашки с блюдцами, 36 молочников, 125 обеденных тарелок и в придачу к ним 200 соусников, 142 предмета керамики, 5 больничных суден и некоторое количество других разрозненных предметов. И все же с Атлас-хаусом удалось в этот же год расстаться. В истории Уэллсов возник еще один, последний, мануфактурщик, на сей раз свой, бромлейский, с той же Хай-стрит. Он начал скупать соседние лавки, чтобы построить на их месте большой магазин. Звали его Фредерик Медхерст, и он не знал, что эта торговая операция навеки прославит его имя. Почему-то задуманное преобразование Хай-стрит задержалось на много десятилетий. Эта улица была снесена, и на ее месте построено большое торговое здание лишь в 1934 году. Магазин Медхерста перешел тем временем в другие руки, но сохранил свое название, и теперь на нем установлена мемориальная доска, а в одной из витрин, на том месте, где стоял когда-то Атлас-хаус, лежат ключи от этого не существующего ныне дома. Ключи огромные, «амбарные». Что было там запирать? Когда Атлас-хаус был продан на слом, капитал Джозефа Уэллса увеличился на тринадцать фунтов пять шиллингов, которых как раз хватило для того, чтобы снять домик в деревне Найвудс в графстве Суссекс, где он жил на вспомоществование, положенное ему Сарой Уэллс. Скоро к удалившемуся на покой коробейнику присоединился его сын, успевший заделаться бродячим ремесленником, и они коротали свои дни ко взаимному удовольствию. Со стороны их образ и условия жизни не производили, однако, столь отрадного впечатления, и когда полгода спустя после вселения Джозефа в его новое жилище их с Фрэнком навестил Герберт, он пришел в ужас от «разбойничьего логова», в котором угнездился «этот старый язычник». Он хотел подольше погостить у них, но это оказалось невозможно. Во-первых, там негде было жить. Дом состоял из трех комнат, но в одной из них протекал потолок, что, видимо, представлялось обоим Уэллсам некоей фатальной неизбежностью, ибо попыток починить крышу они не предпринимали. Во-вторых, там нечего было есть, во всяком случае – гостю, хотя в добывании пищи хозяева не проявляли такой бездеятельности, как в отношении удобств и уюта. Джозеф немного огородничал, немного браконьерствовал, иногда совершал налеты на чужие курятники, а в свободное время валялся на полу среди скопившихся за неустановленный срок объедков и курил свой вонючий табак или, готовясь к очередной вылазке, чистил парафином ружье. А Фрэнк сидел целыми днями на скамеечке у окна, копаясь в механизме часов или музыкальных ящиков.

Вид у него был при этом такой, «словно он изобретает патентованную машину для истребления крыс и прочих вредных грызунов, которая исполняла бы подобную операцию сложнейшим образом и с наименьшим успехом». От работы он получал при этом столько удовольствия, что согласился бы делать ее бесплатно. А может быть, судя по состоянию его кошелька, так и поступал. Вспомоществование от Сары Уэллс тоже, как легко заключить, не превышало сумм, отпускавшихся некогда приходом на содержание бедняков. Теперь этих денег, к сожалению, не платили, и роль местных властей вынуждена была взять на себя жена одичавшего лавочника. В чем она не проявляла особого рвения… Впрочем, мы опять забежали вперед, и притом достаточно далеко, в 1888 год. Пока же идет еще только 1884-й. Но уже приближается сентябрь – месяц, которого Уэллс ждет со всевозрастающим нетерпением. Ведь в этот месяц должна произойти его встреча с «Южным Кенсингтоном». И с Лондоном.

И снова просто Герберт Уэллс

Трудно поверить, что юноша, родившийся в предместье Лондона, никогда прежде не был в этом городе. И тем не менее это так. Дороги судьбы все время уводили его в противоположную сторону – в Виндзор, на побережье Ла-Манша, где расположен Ап-парк, в Мидхерст – город предков и в другие места. При первой встрече Лондон Герберту не понравился. «…Я не имел ни малейшего представления о том, что такое большой город… И, когда Лондон внезапно открылся передо мной, я был ошеломлен… Я приехал в хмурый, туманный день по Юго-Восточной железной дороге. Поезд тащился медленно, то и дело останавливаясь, и прибыл с опозданием на полчаса… Наконец мы очутились в густой паутине железнодорожных линий, среди больших заводов, резервуаров для газа, кругом теснились прокопченные, грязные домишки, настоящие трущобы – с каждой минутой они казались все грязнее и безобразнее… Вскоре тесно сгрудившиеся домишки сменились многоквартирными домами, и я поражался, как огромен мир, населенный бедняками. В вагон стали проникать запахи заводов, кожи, пива. Небо потемнело; поезд с грохотом промчался по мостам над улицами, где теснились экипажи, и пересек Темзу. Я увидел обширные склады, мутную воду реки, сгрудившиеся баржи и невероятно грязные берега. И вот я на станции Кеннон-стрит – в этой чудовищной закопченной пещере; она была забита бесчисленными поездами, а вдоль платформы сновало несметное множество носильщиков. Я вышел из вагона с саквояжем в руке и поплелся к выходу, чувствуя себя таким маленьким и беспомощным… Потом я ехал в кэбе по шумной, похожей на каньон улице, между огромными складами и с удивлением поглядывал вверх на потемневшие стены собора св. Павла. Движение на Чипсайде (в те дни самым распространенным средством передвижения был конный омнибус) показалось мне невероятным, а шум – потрясающим. Я с удивлением размышлял, откуда берутся деньги, чтобы нанимать все эти кэбы, и на какие средства существуют бесчисленные люди в шелковых цилиндрах и сюртуках, которые толкались, шумели и куда-то спешили… Да, мое первое посещение Лондона в тот сырой, холодный январский день произвело на меня огромное впечатление. Это было тяжелым разочарованием. Лондон мне представлялся огромным, свободным, приветливым городом, где человека ожидает много приключений, а на деле он оказался неряшливым, черствым и суровым…

Просто Герберт Уэллс

Со временем я убедился, что был не прав…» («Тоно-Бенге»). На это и в самом деле потребовался известный срок. Сара Уэллс заранее позаботилась о том, чтобы Берти был устроен в Лондоне наилучшим образом. У нее была подруга детства, ныне покойная, чьи религиозные взгляды заслуживали всяческого одобрения, и она разыскала ее дочь, сдававшую комнаты в Лондоне. К сожалению, до Сары не дошли сведенья о том, что дочка подруги давно утратила благостыню, пристрастилась к бутылке и очень интересуется человеческими особями противоположного пола, а ее «комнаты» – это меблирашки невысокого пошиба. Дом был маленький, зато набитый до отказа. Герберт жил в одной комнате с другим человеком, хотя ему разрешалось еще пользоваться лестничной площадкой, где стоял покрытый клеенкой стол, за которым два хозяйкиных отпрыска начинали свой путь к вершинам знания, пытаясь овладеть основами чтения и письма. Теперь к этому столу приставили еще один стул: в доме как-никак появился студент. Самому же студенту этот дом напоминал обезьянник лондонского зоопарка, каким он был, пока этих наших родственников не расселили по просторным клеткам, придав им тем самым известную респектабельность. В человеческом обезьяннике, где Уэллс поселился, подобных перемен не предвиделось. Внизу жил какой-то мелкий чиновник, с женой которого дружила хозяйка. Сама она тоже была замужем (муж ее работал в оптовой бакалейной фирме), но это не мешало двум молодым женщинам каждый вечер отправляться на поиски приключений и на следующий день рассказывать о них всем обитателям дома, делая исключение только для своих мужей и, само собой, как положено в приличном обществе, опуская некоторые подробности. К новому постояльцу хозяйка тоже проявила известный интерес, но натура у нее была широкая, и с некоторых пор она старалась оставлять его вечерами наедине с золовкой, чтобы он ее немножко «развлек». Разговаривать с ней было не о чем, развлекать женщин по-иному Герберт не очень умел, а времени было до смерти жалко… Но это был еще самый благополучный период жизни Герберта в доме, куда его пристроила богобоязненная Сара Уэллс. Вообще, по его словам, провидение то и дело шутило с ним шутки дурного вкуса,