Лучший правитель Украины. О том, как Румянцев сделал Малороссию богатой и счастливой - Сергей Александрович Алдонин

вышли из леса, сохранив боевой порядок, не превратились в отряд партизан. Румянцев не потерял управления войсками. Явление бригады Румянцева вернуло силы измождённым, израненным русским войскам, которые уже дрогнули под немецким напором.

Вновь предоставим слово Болотову: «Нельзя изобразить той радости, с какою смотрели сражающиеся на сию помощь, к ним идущую, и с каким восхищением вопияли они к ним, поспешать их побуждая. Тогда переменилось тут все прежде бывшее. Свежие сии полки не стали долго медлить, но давши залп, и подняв военный вопль, бросились прямо на штыки против неприятелей, и сие решило нашу судьбу и произвело желаемую перемену. Неприятели дрогнули, подались несколько назад, хотели построиться получше, но некогда уже было. Наши сели им на шею и не давали им времени ни минуты. Тогда прежняя прусская храбрость обратилась в трусость, и в сем месте, не долго медля, обратились они назад и стали искать спасения в ретираде. Сие устрашило прочие их войска, а ободрило наши. Они начали уже повсюду мало-помалу колебаться, а у нас начался огонь сильнее прежнего. Одним словом, не прошло четверти часа, как пруссаки во всех местах сперва было порядочно ретироваться начали, но потом, как скоты, без всякого порядка и строя побежали».

Победа! Первая победа! Армия, попавшая в западню, спасена.

Оказалось, что пруссаки не любят штыкового боя лоб в лоб. А гренадеры Румянцева драться на штыках умели превосходно, хотя большинство из них пребывало под его командованием недолго.

Апраксин так писал в реляции императрице: «В пятом часу пополуночи, когда победоносное вашего величества оружие из лагеря под местечком Наркитином в поход выступать начинало и чрез лес дефилировать имело, и то самое время перебравшейся на сию же сторону 17 числа и в лесу не далее мили от вверенной мне армии лагерем в таком намерении ставшей неприятель, чтоб нашему дальнему чрез лес проходу мешать, чего ради и три дни сряду разными своими движении нас атаковать вид показывал, всею силою под предводительством генерал-фельдмаршала Левальда из лесу выступать, сильную пушечную пальбу производить и против нас в наилутшем порядке маршировать начал. По прошествии получаса, приближась к нашему фронту, с такою фуриею сперва на левое крыло, а потом и на правое напал, что описать нельзя; огонь из мелкого ружья безперерывно с обоих сторон около трех часов продолжался».

О Румянцеве — ни слова. Зато царедворец найдёт, чем порадовать императрицу: комплиментами Шувалову. Вполне заслуженными: артиллерия показала себя достойно, и новые пушки отличились. Но Апраксин подчёркивал заслуги Шувалова слишком суетливо:

«Я признаться должен, что во все то время, невзирая на мужество и храбрость как генералитета, штаб и обер-офицеров, так и всех солдат, и на великое действо новоизобретенных генералом-фельтцейхмейстером графом Шуваловым секретных гаубиц, которые толикую пользу приносят, что, конечно, за такой его труд он вашего императорского величества высочайшую милость и награждения заслуживает. О победе ничего решительного предвидеть нельзя было, тем паче, что вашего императорского величества славное войско, находясь в марше за множеством обозов, не с такою способностию построено и употреблено быть могло, как того желалось и поставлено было, но справедливость дела, наипаче же усердные вашего императорского величества к всевышнему молитвы поспешив, гордого неприятеля победоносному вашему оружию в руки предал. Итако, всемилостивейшая государыня, оной совершенно разбит, разсеян и легкими войсками чрез реку Прегелю прогнан до прежнего его под Велавом лагеря.

Я дерзаю с сею Богом дарованною победоносному оружию нашему милостию ваше императорское величество со всеглубочайшим к стопам повержением всеподданнейше поздравить, всеусердно желая, да всемогущий благоволит и впредь оружие ваше в целости сохранить и равными победами благословить для приращения неувядаемой славы вашего величества и устрашения всех зломыслящих врагов».

Численно русские превосходили противника в том сражении: примерно 55 тысяч против 28 тысяч. Но неожиданное нападение нивелировало это преимущество: армия была зажата, Апраксин при всём желании не мог бросить в сражение большую часть своих войск. Потерь убитыми у Левальда оказалось несколько больше: 1818 против 1487. Но армия Апраксина потеряла ранеными четыре с половиной тысячи воинов, в том числе около десятка генералов. У пруссаков раненых — в два раза меньше. После такого сражения русская армия нуждалась в пополнении: раненые стали трагедией для товарищей и обузой для командиров. В другой ситуации такое количество раненых воспринималось бы как катастрофа. Но тысяча пленных немцев, тридцать трофейных орудий, захваченные знамёна — всё это говорило о несомненной виктории.

Позже сам Левальд, выставляя поражение как победу, назвал положение русских выгодным и несколько преувеличил русские потери — до семи тысяч. Но Фридриха провести было трудно: он-то понимал, что после Гросс-Егерсдорфа русским нетрудно овладеть Восточной Пруссией. До короля дошли и сведения о решительных действиях молодого и (как считали иностранные комментаторы) горячего русского генерала Румянцева. Не тогда ли Фридрих начал утверждаться в своей известной мысли: «Бойтесь собаки Румянцева! Остальные русские генералы не опасны».

После схватки Апраксин запретил преследование — и никто не нарушил приказ командующего. Позже он всё-таки пошлёт в погоню конницу Сибильского — но пруссаки к тому времени отступят далеко и рейд не принесёт успеха.

Состоялась историческая победа — прусская армия впервые оказалась поверженной. Румянцев проявил себя наилучшим образом. Почему же в реляции Апраксина не звучит фамилия будущего графа Задунайского? Пётр Александрович не получит ордена за Гросс-Егерсдорф. Любимца фортуны обошли наградами… Каждый яркий полководец проходит через череду начальственного неприятия. Старшие смотрят с ревностью на успехи молодых да ранних — и Апраксин косился на Румянцева неприязненно.

С вестью о победе в Петербург полетит Панин — не худший генерал в колоде Апраксина. При Гросс-Егерсдорфе он не был первым среди равных, но чести удостоился. Императрица осыпала его наградами: тут и орден Святого Александра Невского, и десять тысяч червонцев… Слухи о царской щедрости Румянцева уязвляли, он чувствовал себя несправедливо обойдённым. А соперничество с Паниным будет продолжаться долго.

Череда сражений началась для русской армии победно — так героическое начало определило весь ход войны. А если бы Румянцев не ринулся сквозь чащобу — всё обернулось бы иначе.

После Гросс-Егерсдорфа путь на Кенигсберг ничто не преграждало. Но Апраксин медлил, топтался на месте. Что его останавливало — тяжёлые потери, полководческая нерешительность или ожидание политических перемен? Даже в школьных учебниках утвердилась формула «предательство Апраксина». Неужели речь шла о банальной измене, и дородный фельдмаршал оказался платным агентом прусской или британской короны? Прямых доказательств предательства не представили даже самые убеждённые противники Апраксина. Сам главнокомандующий объяснял промедление и последующее отступление болезнями и отсутствием продовольствия.

О мародёрстве русских в Восточной Пруссии