Георгий Береговой - Три высоты

Деревня успела хлебнуть вражеской оккупации. Чуть не в каждой семье кого-нибудь недосчитывались, дома разорены и разграблены, скотина вырезана. Да что скотина! На всю деревню - ни одного петуха! А я еще чуть на обед не напросился.

- Иди-ка, парень, сюда, в избу! Тут потолкуем, - окликнул с ближнего крыльца бородатый дед. И, как бы прочтя мои мысли, насмешливо добавил: Небось соскучилось брюхо-то в лесу? Ну ничего, шпрот нет, а печеной картохой накормим.

Вскоре в пустой от вещей передней комнате большой пятистенной избы вокруг чисто выскобленного дощатого стола собралось чуть ли не полдеревни. Натащили кто чего смог: картошку, вареную свеклу, миски с квашеной капустой и даже кринку неизвестно откуда взявшегося козьего молока. А пацаны, которые сопровождали меня от самой околицы, распространяя попутно по всей деревне весть о потерпевшем аварию летчике, умудрились где-то раздобыть добрую пригоршню махорки.

Я ел и чувствовал, как у меня горят уши. Умом я не знал за собой никакой вины: приказали учиться - учился, пришло время воевать - воюю. Понимал я, разумеется, и другое - что войны без жертв и потерь не бывает, что отступление наших армий в той обстановке было неизбежно, И все же непонятный, необъяснимый стыд почему-то не отпускал меня, продолжая жечь щеки и уши.

- А ты, летун, понапрасну-то не серчай. Ты ешь-ка, ешь, - снова усмехнулся дед, второй раз угадав, что делается у меня в голове. - Немцы подбили или сам грохнулся?

- Немцы. Систему охлаждения продырявили. Еле-еле через линию фронта перетянул.

- Ну что ж, на войне это бывает... Багаж свой с собой возьмешь или здесь до поры схороним?

- Нельзя здесь. Не имею, отец, права.

- Коли так, тебе, конечно, виднее. Только вот до "лесного коридора" не рукой подать...

Я и на этот раз не догадался спросить, что за загадочный "коридор" объявился в здешних краях, заменив собой привычные человеку шоссейные или грунтовые дороги. Коридор так коридор-лишь бы побыстрее до аэродрома добраться.

Однако на аэродром я додал не скоро. Только к концу второго дня вместе с добровольными провожатыми выбрался из болотистой чащобы на дорогу, которая меня буквально ошеломила. Ее-то и именовали здесь почтительно и чуть ли не благоговейно - "лесной коридор". И, надо сказать, она того, бесспорно, заслуживала.

За последние два дня мне не раз доводилось слышать от своих спутников ходячую в здешних местах поговорку: бог, дескать, создал землю, а черт тверской край - лесную, заболоченную область. Не знаю, как насчет области, но что касается дороги, на которую мы наконец вышли, она от начала и до конца являлась делом не черта, а рук человеческих. В глухом вековом лесу была вырублена на многие десятки километров узкая просека, верхушки деревьев над ней связали проволокой и веревками, водянистую болотистую почву покрыли уложенными поперек бревнами - получилась дорога, которой сверху не разыскать ни одному вражескому самолету-разведчику. По этому укрытому от чужих глаз зеленому туннелю, не подвергаясь риску бомбежки, день и ночь шли колонны автомашин.

Распрощавшись со своими новыми знакомыми, я остановил первый попутный грузовик и, забросив в кузов парашют, снятое с самолета оборудование, залез к водителю в кабину. Несмотря на то что солнце еще не зашло, в зеленом туннеле было сумрачно, если не сказать темно. Едва грузовик тронулся, я почувствовал, будто кто-то решил вытряхнуть из меня душу: накат из бревен напоминал стиральную доску, на ребрах которой машину трясло так, словно она схватила где-то тропическую лихорадку.

Шофер, молодой парень с обсыпанным веснушками открытым лицом, покосился на меня и буркнул:

- Так вот и ездим! Да вы расслабьтесь, трясти меньше будет.

Но как я ни расслаблялся, как ни приноравливался к не прекращающейся ни на минуту чертовой тряске, через несколько часов почувствовал себя совершенно разбитым. Казалось, во мне не осталось живого места, которое бы не болело. А ведь по дороге двигались не только автоколонны с боеприпасами и военным снаряжением; часто встречались и крытые брезентовым верхом грузовики с тяжелоранеными.

И все-таки, несмотря ни на что, первоначальное чувство гордости и восхищения не покидало меня, а, наоборот, час от часу крепло, проникаясь сознанием грандиозности и значительности сделанного. Я отлично понимал, как необходима в прифронтовых условиях такая транспортная магистраль, которая бы смогла действовать бесперебойно и круглосуточно. Сколько же понадобилось терпения и тяжелого человеческого труда, чтобы проложить сквозь лесную глухомань и трясину эту дорогу-невидимку! Шофер рассказал мне, что немцы догадываются о се существовании, но найти, как ни бьются, не могут.

- И не найдут! - заверил я его. - Сам летчик: знаю.

До своего полка мне удалось добраться только на пятый, если считать с момента аварии, день. Меня уже и не ждали - думали, погиб. Один лишь штурман полка майор Гальченко не терял надежды. До него, оказывается, дошли слухи от пехотинцев с передовой, видевших, как какой-то "ил", дымя мотором, перевалил несколько дней назад через линию фронта. Точный день, однако, они назвать не смогли, но Гальченко все же воспрянул духом. И теперь не скрывал радости, что оказался прав. Хватив меня своей огромной ручищей по спине, Гальченко громогласно заявил, что лично он в моем возвращении нисколько не сомневался.

- Молодец, Жорка! Сердцем чуял: зря тебя отпевали. Вот ты и притопал. А как иначе! Раз сразу не гробанулся, значит, обязан выкарабкаться. Верно я говорю? Ну ладно, иди, сержант, отдохни малость. Заслужил!

Правда, отдохнуть в тот раз мне не удалось. Через полчаса меня разыскал все тот же Гальченко.

- Слушай, Береговой... - смущенно развел он руками. - Отдых отменяется! Только что передали из раэведотдела дивизии: возле Нелидова обнаружен состав с танками и артиллерией. Под парами стоит, как бы не ушел.,. Одним словом, надо перехватить! Так что, сержант, давай к самолетам. И чтоб не отставать, учти: я на ногу скорый,

Скорым штурман полка был не только на ноги. Не прошло и десяти минут, как звено штурмовиков уже было в воздухе. Вел группу сам Гальченко. Я оторвался от аэродрома последним и замыкал строй. Машина, на которой я летел, принадлежала летчику, отправленному накануне в полевой госпиталь - ранило осколком в плечо. "Дважды в одну воронку снаряды не падают! - мелькнуло в голове утешительное присловье пехотинцев, - Авось и меня второй раз подряд не собьют. А то жив останешься - стыда не оберешься! Машин, скажут, на тебя, сержант, не напасешься...

Утешаться, впрочем, было уже некогда: под крылом показалось Нелидово. Появились мы там, судя по всему, для немцев неожиданно, но железнодорожная станция, тем не менее, оказалась пустой. Гул наших моторов возымел привычное действие. Видно было, как в панике разбегались в разные стороны маленькие человеческие фигурки. Переведя машину в набор высоты, я заметил за поворотом успевший уйти со станции эшелон - он быстро набирал скорость. И сразу в наушниках загремел бас Гальченко: - Все за мной! Бить только по паровозу! Состав к тому времени успел набрать предельный ход и мчался на всех парах. А что ему оставалось делать? Правда, как новичок, я не успел еще привыкнуть и всякий раз не переставал удивляться: на что та же паровозная бригада может в таких случаях рассчитывать? Уйти? Об этом, как говорится, не приходится и мечтать. Скорость штурмовиков в пять-шесть раз выше той, какую в состоянии развить любой железнодорожный состав. Не стоит даже и пытаться. По моему разумению, куда логичнее остановить эшелон и, оставив его па рельсах, самим спасаться в ближайшем перелеске либо, на худой конец, спрятаться под вагонами. Казалось бы, в таких случаях разумнее поставить крест на обреченном эшелоне, чем лишиться и его, а заодно и людей вместе с ним. А может, немцы надеются, что "мессеры" подоспеют на помощь - прикроют с воздуха? Или еще на что-нибудь, шут их знает...