Имя этой дружбы – поэтическое братство - Анна Тоом

статьи Чепурной135 и Ремизовой136). В одноимённой статье, помещённой в Интернете, Жеребкина пишет: «Внешне Завадский напоминал ангела и в то же время находился во внеангелической гомосексуальной связи с Павлом Антокольским, по утверждению Симона Карлинского».137 Оборот «по утверждению» подал было надежду на критическое отношение к источнику, но не тут-то было. С места в карьер Жеребкина, полная доверия к заморскому профессору, продолжает: «И Марина, и Сонечка Голлидэй были влюблены в Завадского: именно потому, что он, вовлечённый в гомосексуальные отношения с Антокольским, не мог ответить любовью на женскую любовь, обе женщины любили его». Это заявление и пародировать не надо: оно уже пародия – на себя же! Но что особенно постыдно: Жеребкина, знающая по личному опыту, как трудна была жизнь при советской власти, черпает свои суждения у человека, который о России знает только понаслышке, и за строчками цветаевских стихов реального фона не видит, потому что большую часть своей жизни провёл и сложился как исследователь в совершенно иной культуре.

Над Жеребкиной посмеиваются и правильно делают, но она по академической традиции хотя бы даёт точную ссылку на книгу и номера тех страниц, откуда пришло к ней знание сие. Другие же просто списывают у Карлинского, не ссылаясь на него. Элейн Файнстейн пишет в книге «Лев в неволе: жизнь Марины Цветаевой»138 об участниках Вахтанговской студии: «Многие из них были равно влюблены друг в друга, а Антокольский имел особенно интенсивную гомосексуальную привязанность» (пер. с англ. мой. – А. Т.); вслед за ней Лили Файлер пишет в своей книге «Марина Цветаева: двойное биение неба и ада»139: «Антокольский познакомил Цветаеву со своим лучшим другом Юрой Завадским, актёром и режиссёром той же самой авангардной студии. Они были любовниками в то время…» (пер. с англ. мой. – А. Т.). И – никаких ссылок.

Тем временем, списывание продолжается, и нелепица расползается по планете. Уже на сайте итальянской Радикальной партии в статье без автора и, конечно же, без ссылок140 перечисляются на равных как «выдающиеся русские гомосексуалы»: Сергей Есенин, Николай Клюев, Михаил Кузмин, Софья Парнок, Юрий Завадский, Павел Антокольский. Комментировать правомерность включения в список всех этих имен я не стану – существуют на этот счёт более компетентные мнения141, ну а о Завадском с Антокольским сказал уже достаточно.

В поисках статей о моём деде, его друге и их якобы гомосексуальных отношениях мне удалось найти и тактичные, здравые голоса. Валерий Шубинский142 критикует абсурдный метод работы Карлинского, Ирма Кудрова143 иронизирует над досужими домыслами сегодняшних «исследователей» о сексуальной жизни знаменитых людей, в частности о сплетнях об Антокольском и Завадском.

Ну а как бы отнеслись ко всей этой истории главные её герои? Юрий Александрович, быть может, только снисходительно усмехнулся бы. Что же касается Павла Антокольского, то, хорошо зная своего деда, я убеждён: он, человек вспыльчивый, пришёл бы в ярость, узнав о дикой небылице, гуляющей по мировому Интернету с лёгкой руки безответственного профессора из Калифорнии.

В России, да и в других странах, необычные сексуальные ориентации долгое время преследовались и замалчивались. Сегодня у нас появилась возможность говорить об этом, изучать, писать. Но надо же считаться с реальностью! Не объявлять гомосексуалистами тех, кто ими заведомо не был. А проецировать черты и проблемы современного западного общества с его либерализмом и сексуальной свободой, а также свои личные предпочтения на другую эпоху и культуру, да ещё под видом научных изысканий, уж совсем неприлично. Доверие к «открытиям» Карлинского отчасти обусловлено высокой репутацией университета Беркли, а эта высокая репутация создана учёными-естественниками. Но долго ли продержится слава Беркли, если тамошние учёные, взяв пример с Карлинского, начнут публиковать «научные результаты», верные с точностью до наоборот?

Впрочем, если уж ошибка совершена, дело чести учёного её признать и исправить. В этой связи расскажу о себе. В 2004 году я опубликовал статью в научном журнале, а три года спустя один из лучших моих аспирантов, изучая эту статью, обнаружил ошибку, не замеченную ни мной, ни рецензентами, ни коллегами-читателями. Мы тут же отправили письмо редактору журнала с указанием на эту ошибку и всеми необходимыми объяснениями. Письмо было напечатано.144 Вот как исправляют ошибки у нас, в математике. А как это делается в литературоведении? И делается ли вообще?

Примечание

Работа впервые была опубликована в 2008 году в «Новом журнале», № 252. Нью-Йорк.

Цитировать: Тоом, А.Л. О русской артистической молодёжи начала ХХ века и ошибках современных литературоведов. № 252. [Электронный ресурс.] https://magazines.gorky.media/nj/2008/252. (Дата обращения: 29 июня 2022 г.)

Павел Антокольский и Серебряный век русской поэзии

Павел Григорьевич Антокольский (1896–1978) немногим моложе младшего поколения поэтов Серебряного века. Но всё же историки литературы его творчество к Серебряному веку не относят. И тому есть основания.

Писать стихи Антокольский начал еще в гимназии145, рано стал их публиковать146, но своё место в поэзии, свои темы и стиль он нашёл довольно поздно. В полный голос он заявил о себе как поэт лишь к началу 30-х годов – публикацией поэм «Робеспьер и Горгона»147 и «Франсуа Вийон»148.

Более того, всю свою молодость Антокольский «раздваивался» между поэзией и театром. День проводил в студии Е.Б. Вахтангова: играл в спектаклях, ставил их, писал для студийцев пьесы, а вечер – в Кафе Поэтов на Тверской. У многих критиков того времени, да и позже – тоже, это вызывало недоумение: кто же он – актёр или поэт? Много лет Антокольский и сам не мог ответить на вопрос «где его место» – в театре или в литературе.

Тем временем Серебряный век русской поэзии уже пришёл к закату149.

Павел Антокольский не был поэтом Серебряного века, но его учителя – самые яркие в российской литературе представители данного направления.

Это, прежде всего, Александр Блок. Знаком с Блоком Павел Григорьевич не был, хотя состоялась между ними одна очень памятная встреча. Шла Первая мировая война. Художественная интеллигенция Петрограда организовала вечер поэзии в Тенишевском училище – собирали средства в помощь раненым солдатам. Антокольский, гостивший у родных150 в Петрограде, тоже пришёл на тот вечер. Он слушал с большим интересом выступавших корифеев: Городецкого, Мандельштама… Но потряс его Блок. Как он сам вспоминал впоследствии, после Блока на том вечере он уже никого слушать не мог.

Выступив, Блок вышел на улицу, Антокольский – за ним. Блок шёл по набережной