Максимилиан Волошин и русский литературный кружок. Культура и выживание в эпоху революции - Барбара Уокер

ключевым стимулирующим фактором являлись непосредственное окружение и знакомства, завязавшиеся в этом окружении благодаря опыту взаимного общения. Одним из наиболее важных локалитетов для установления личных связей, где многие образованные русские впервые обретали такой опыт, был дом, защищенное «гнездо» идентичности и силы российской элиты. Это имело множество последствий для функционирования нетворкинга и его влияния на общество и историю России. Прежде всего, это означало, что даже дети имели возможность наблюдать, испытывать и развивать навыки нетворкинга. Это означало также, что к тому времени, когда дети покидали дом и выходили в свет, они уже обладали набором полезных личных связей.

Детство и отрочество Волошина прошли в нескольких домах, поэтому у него было множество возможностей открыть для себя, какую важность имеет в домашнем локалитете формирование отношений, основанных на взаимной терпимости и общих интересах. У него также была возможность исследовать целый ряд домашних структур, многие из которых отражали широкое разнообразие моделей домохозяйств российской элиты, в которых на достаточно регулярной основе могли общаться друг с другом члены как нуклеарной, так и расширенной семьи, а также лица, совершенно не связанные с ними родством, такие как слуги (включая домашних учителей и гувернанток), квартиранты (иногда), гости, приехавшие на долгий или краткий срок. Статистика начала века о составе домохозяйств в Москве и Петербурге – центрах сосредоточения образованной элиты – показывает, что только 52 и 53 % населения соответственно, проживавшего в «семейных» домах (в отличие от тех, кто жил в рабочих казармах, или «одиночек»), действительно были членами семьи. Соответственно, 48 и 47 % остальных в этих городах составляли квартиранты, а также слуги и другие постоянно проживающие с семьей работники.

В среднем в московских семьях насчитывалось чуть более восьми человек, в петербургских – чуть меньше восьми [Тройницкий 1899–1905, 24, табл. 2; 37, табл. 2]. Также вероятным, учитывая издавна присущую элите культуру гостеприимства, коренящуюся в общественном укладе русской интеллигенции, было частое присутствие в доме друзей и дальних родственников, независимо от того, жили ли они там какое-то время или просто были постоянными гостями, приглашаемыми к столу[54]. В таких семьях вынужденное общение между людьми, как родными, так и не являющимися кровными родственниками, которое складывалось в результате совместного проживания или даже обычных визитов, выстраивание долговременных контактов, основанных на взаимных терпимости и интересе, обеспечивало идеальную атмосферу для формирования нетворкинга. Личные связи, установленные в условиях подобного группового проживания, могли не только развиваться в эмоциональном плане, но и иметь экономическое значение, как в контексте самого домохозяйства, так и – потенциально – за его пределами.

Структура подмосковного дома Вяземских, где Волошин с матерью провели несколько лет, соответствует типичной московско-петербургской модели домохозяйства, в котором под одним кровом живут и члены семьи, и большое количество лиц, не являющихся родственниками. Некоторое время в доме проживали не только нуклеарная семья Вяземских и неполная семья Волошиных (формально они были квартирантами), но и брат матери Вяземского, а также домашний учитель детей[55]. В этом доме Волошин тесно общался не только с нуклеарной семьей Вяземских и их родней, но и с теми, кто на них работал, например с домашним учителем Вяземских Туркиным.

Это был тот самый Туркин, уже не репетитор, но преуспевающий журналист, с которым в процитированном выше письме матери Макс предполагал возобновить знакомство, чтобы тот составил ему протекцию. Таким образом, впервые поднимая вопрос о литературном патронаже, Волошин сразу же надеялся опереться на личные связи, сформировавшиеся благодаря его детскому домашнему опыту. В письмах матери о своих ранних литературных амбициях Волошин, конечно же, упоминал и Досекина, личные отношения с которым у него сложились также в контексте домашней жизни, когда до переезда в Крым все они жили вместе в Москве в одной квартире.

Как показывают оба этих примера, такие связи, основанные на домашних отношениях, могли служить прагматическим целям, выходящим далеко за пределы дома как такового. Однако их можно рассматривать и как естественный результат того, что при совместном проживании или общении в доме может происходить примечательное смешение личных и экономических форм связей. Во многих случаях Волошин столкнулся с этим не только в детстве и юности, но и тогда, когда стал старше. Так, живя в пансионе феодосийской гимназии, он подружился с одним мальчиком, Сашей Пешковским, который стал самым близким другом его юности. Вскоре он и Пешковский договорились съехать из пансиона и снять жилье в доме семьи Петровых, и это решение оказалось важным как в личном, так и в экономическом отношениях.

Поскольку они платили за проживание и еду, у Петровых они включились в домашние экономические отношения, но не только: оба тесно подружились с внучкой хозяев Александрой Петровой. В бытность московским студентом Волошин объединил родственные и экономические отношения и снял жилье у бабушки. Во всех этих домашних ситуациях Волошин столкнулся с тем сплавом профессиональных и материальных отношений со своими домашними компаньонами, который является основным для формирования деловых связей.

Дом и семья, несмотря на их формирующую роль, были не единственным местом, где завязывались личные связи. Обучаясь в Московском университете, Волошин открыл для себя тип связей, складывающихся на основе более широкого локалитета, – студенческое землячество, университетскую организацию, основанную, как правило, на общности географического (иногда образовательного) происхождения ее членов. Он присоединился к землячеству студентов-крымчан Московского университета. Землячество предоставляло своим членам возможность общаться и обзаводиться новыми знакомствами; в то же время оно оказывало им значительную материальную поддержку. У него был свой банк, или касса взаимопомощи, и в переписке с матерью Волошин впервые упоминает о своей причастности к землячеству в связи с тем, что занял деньги из этой кассы, чтобы заплатить за квартиру[56]. К другим предоставляемым землячеством благам относились групповые библиотеки и кружки саморазвития, в которых студенты могли совместно готовиться к занятиям, читать работы друг друга и т. д. Землячества также могли подавать петиции, делать заявления, и еще они вели адресные списки. Эти организации не имели официального статуса, но в то же время администрация университетов смотрела на их существование сквозь пальцы, признавая огромную потребность студентов по всей Российской империи, особенно материальную, в таких хорошо организованных сетях личных связей, выстроенных на основе происхождения из одного региона[57].

Когда после повторного отчисления из университета Волошин решил отправиться в путешествие по Средней Азии, он вновь прибег к одному из своих более ранних домашних знакомств – Вяземским. Через Валериана Вяземского, теперь ставшего инженером на государственной железной дороге, Волошин получил работу у геодезистов железнодорожной линии Ташкент – Оренбург в Средней Азии. Работа была несложной и