Зорге - Александр Евгеньевич Куланов

кажется, ты очень хорошо справляешься с воспитанием нашего сына в таких трудных условиях. Его привычка разговаривать с самим собой, должно быть, является результатом непостоянства окружающей среды – перемены места жительства, отсутствия знакомых людей и т. п. Отсутствие практики – это, должно быть, результат отсутствия юных друзей. Так или иначе, но это плохие привычки, но я надеюсь, что ты придумаешь, как исправить их. Что касается его способностей, то я считаю, как и все родители, что он талантлив. На фотографии он выглядит таким, каких я рисовал, когда был ребенком, но намного лучше и интереснее, чем его папа. Что же касается почерка, то я ведь начал писать первые буквы значительно позже. Может быть, здесь сыграла свою роль кровь Ямасаки, но я больше всего отношу это за счет твоего отличного воспитания. Я, например, воспитывался большей частью по принципу “оставьте его в покое”, подобно маленькому домашнему животному, поскольку этот метод воспитания считали в наше время наилучшим методом. Даже тогда, когда мои родители заметили, что у меня плохой почерк, они реагировали на это очень просто: ”Его почерк станет лучше после того, как он повзрослеет. Зачем надоедать ему с этим сейчас?” Может быть, я еще не совсем повзрослел? А может быть, это является результатом пренебрежения начальным воспитанием, недостаточно настойчивым исправлением плохих привычек и т. п. Кстати, относительно слишком мягкого характера нашего сына. Пока в нем не проявляется отсутствие интереса или нелюбовь к работе, тебе не о чем особенно беспокоиться. Главное – привей ему привычку выполнять какую-нибудь работу, не вторгаясь, однако, в священный мир детских игр.

6) Что касается моей матери, то при отсутствии у тебя препятствий к этому, пошли ей рождественские поздравления. Однако не торопись с этим, посмотрим, может быть, я получу разрешение послать поздравление сам, хотя я опасаюсь, что в этом случае оно может слишком запоздать. Жизнь сейчас такова, что для моей старой больной мамы, наверное, лучше было бы умереть, чем продолжать жить. Но если весточка от меня придет к ней вовремя, я уверен, это будет для нее большим утешением. Когда ты заботишься о своих родителях, вспомни об этих моих чувствах. Мне хотелось бы позаботиться о твоих родителях даже больше, чем о своих, но я вынужден был разочаровать их всем этим, что они, должно быть, называют Божьим наказанием.

7) В отношении моего здоровья не беспокойся так сильно. В течение последнего месяца рецидивов не было, и я быстро поправляюсь. Кроме того, я переношу холод гораздо лучше, чем ожидал. (Вот только мой почерк становится от него хуже, чем обычно.) Мы вполне можем рассчитывать на встречу в будущем году. Печка, которую я так долго ждал, наконец установлена; с ее появлением я сразу же вообразил себе картину: “Мы вдвоем. Жарится сукияки. Ребенок спит. В печке огонек… тепло так же, как сейчас…” Это было в действительности осенью.

8) Ты должна больше писать мне о своем здоровье. Тебе тоже нужно сходить к врачу. Пожалуйста, пришли мне свою фотографию и фото нашего ребенка. Может быть, мне разрешат посмотреть на них. И конечно, напиши мне письмо. Извини, что я не могу преподнести тебе никакого новогоднего подарка. Я посылаю лишь свои благодарности. Исторически этот новый год должен быть самым важным и самым трудным для Японии так же, как и для всего мира и для нашего ни в чем не повинного маленького сына. Мысли о вас придают мне сил. Пожалуйста, расскажи нашему маленькому мальчику, как я был рад его письму. Позаботься о своем здоровье; я постараюсь быть бодрым.

Ваш папа.

СПАСИБО ТЕБЕ ЗА ПИСЬМО, ХИРОСИ. ПАПА ОЧЕНЬ ЛЮБИТ ХИРОСИ. ПРИСЫЛАЙ МНЕ ПИСЬМА ЕЩЕ»[659].

Бранко Вукелич не получил больше писем от сына. Не вынеся условий заключения, он скончался от пневмонии 13 января 1945 года, через пять дней после того, как это письмо, пройдя перевод (он писал по-английски) и цензуру, было отправлено в Токио. Еще через два дня его ничего не знавшая об этом жена Ямадзаки-Вукелич получила телеграмму из Абасири: «Заберете ли вы тело или мы предпримем необходимые шаги?»

Ёсико приехала в Абасири: «Я нашла его уже в гробу, в тюрьме. Он был завернут во все белое, как принято по японским обычаям. Он был таким худым, замерзшим и закоченевшим. За ним прислали конный катафалк, и его доставили в крематорий, где я присутствовала при кремации»[660]. Изможденный болезнями и холодом, этот цветущий когда-то сорокалетний мужчина перед смертью весил 32 килограмма.

В 1964 году Бранко Вукелич был награжден орденом Отечественной войны 1-й степени (посмертно). Награду в Кремле приняла его вдова Ёсико Ямадзаки-Вукелич.

Глава сорок пятая

Подобрать колоски…

Нетрудно заметить, что в ближайшем окружении резидента военной разведки Рихарда Зорге не было ни одного человека, напрямую связанного с японской армией или императорским флотом. Связанным настолько, чтобы в Москву из Токио тек постоянный и незамутненный слухами ручей секретной информации сугубо военного и военно-технического характера. Конечно, это был парадокс: по своей сути вся резидентура «Рамзая», относившаяся к военной разведке, работала над решением политических вопросов, причем нередко стратегического характера. Центр при этом, как мы помним, все время требовал сведений, которые могли бы представлять ценность для Красной армии здесь и сейчас, то есть оперативно-тактического плана. Единственной надеждой и опорой в работе Зорге в таких случаях оставался человек сугубо мирной профессии – больной, измученный туберкулезом, но несгибаемый художник Мияги Ётоку.

Мияги нередко рисовал портреты военных – людей весьма честолюбивых, порой до порочного тщеславия, и хвастливых до преступной разговорчивости. Некоторым моделям Мияги казалось, что с ним, абсолютно штатским, можно без опаски обсудить вопросы военной политики империи, пожаловаться на задержку в продвижении по службе в связи с проблемами на китайской войне или выразить надежду на то, что следующий портрет мастер напишет после возвращения офицера из Маньчжурии. Молчаливый, но поддакивающий художник представлялся военным идеальным слушателем: рисовал красиво, ордена выписывал ярко, сурово сдвинутые брови и поджатые губы на портретах отлично передавали глубокий самурайский дух, а потому офицеры его рекомендовали друг другу с удовольствием и без опасений. Правда, для общения с ними приходилось по японской традиции много часов просиживать в ресторанах и местных кабачках идзакая, и Мияги даже жаловался, что выпивка вытягивает из него и время, и деньги, и здоровье, но других вариантов разговорить собеседника в Японии было тогда и остается сегодня не слишком много.

Одним из приятелей Мияги стал секретарь генерала Угаки – крупной фигуры в милитаристских верхах. Тактико-технические данные новых минометов от него, конечно, было не получить, но рассказать о военно-политических веяниях