Александр Лавров - Андрей Белый

Море и солнце те же. Ждем винограда, который обещают через 10 дней. В ожидании отрезаем <?> помидоры и огурцы.

Не забывайте нас и впредь. Мы с Ир<иной> Ник<олаевной> будем очень рады малейшей весточке от Вас[*]. Проходя мимо Волошинской дачи, невольно заглядываем на нижний балкон. Балкон пуст и дверь закрыта — очень грустно[1220]. Оба шлем Вам сердечный привет.

И. Томашевская.

Как здоровье Бориса Николаевича?[1221]

3 Б. В. и И. Н. Томашевские — Андрею Белому и К. Н. Бугаевой[1222]

16 августа 1933. Коктебель.

Дорогие Борис Николаевич и Клавдия Николаевна.

Уже приближается время нашего отъезда (21 августа), и мы торопимся употребить дни с наибольшей эффективностью. Недавно ходили на сутки (с ночевкой) в Ст<арый> Крым, а оттуда в армянский монастырь[1223]. Сегодня идем в Кизильташ. Очень рады были получить от Вас известия. Надеемся увидеть Бориса Николаевича совершенно здоровым.

Здесь мы живем совершенно уединенно. В доме отдыха одни сменяются другими, но мы не сталкиваемся ни со старыми, ни с новыми приезжими. Посещаем иногда Марью Степановну[1224]. 11 августа была годовщина смерти Волошина. Было чтение его стихов, кроме того Ауслендер делился воспоминаниями[1225]. Вероятно — завтра — 17 — снова будет нечто вроде поминального собрания[1226]. Вот и все события нашей внешней Коктебельской жизни. За то мы внимательно следим за солнцем и ветром, и разговоры о погоде для нас имеют особое значение!

17 августа. 6 ч. утра. Кизильташ.

Продолжаю открытку из Кизильташа. Прогулку совершили благополучно. Нашли в Кизильташе с<ельско>-х<озяйственную> артель, кот<орая> численно меньше быв<шего> монастыря. Переночевали в одном из пустых, еще не разрушенных помещений. Монастырь расположен в горах, среди обильной дикой растительности, под голыми красными скалами, в закрытой с трех сторон долине. После голого Коктебеля растительность кажется особенно обильной: — начиная с Отуз тянется лес (дуб, граб, кизиль и т. п.) крымского типа, т. е. в форме густого кустарника. Здесь на скалах одинокие сосенки, можжевельник. У зданий насажены тополя, каштаны, кедр и т. д. Побродим, и двинемся обратно в Коктебель купаться. Если ничто не помешает, надеемся 23-го августа зайти к Вам. Остановиться в Москве не удастся: надо спешить в Ленингр<ад>. Но времени между поездами достаточно. Разве что какие-ниб<удь> обстоятельства и путевые условия помешают. Но все равно — в Москве или в Ленинграде — непременно мы должны снова встретиться[1227]. Сердечный привет.

Б. Томашевский.

Горячий привет, дорогие Клавдия Николаевна и Борис Николаевич. Чувствую себя отлично, надышавшись всласть горным и лесным воздухом. Очень хочется Вас повидать.

И. Томашевская. 4 Б. В. и И. Н. Томашевские — Андрею Белому и К. Н. Бугаевой Дорогие Борис Николаевич и Клавдия Николаевна,

Пользуюсь проездом Елизаветы Николаевны Купреяновой через Москву, чтобы послать Вам некоторые книжки и статьи. Думаю, что так верней, чем по почте. К сожалению, не могу послать Вам всего, что хотелось бы[1228].

Пока наше пребывание здесь ознаменовано сравнительным благополучием. Если не считать дождя, вымочившего нас весьма основательно на следующий день по приезде (Ирину Николаевну даже до простуды), и обычных житейских и бытовых затруднений, беготни и хлопот, все в общем обстоит хорошо, и мы не унываем. Впрочем, мы едва-едва налаживаем связи с внешним миром и находимся еще в переходном состоянии, где-то между Коктебелем и Ленинградом. На столах еще Коктебельские цветы и Коктебельские камешки; в обстановку они еще не вросли и ощущаются.

Ждем Вас зимой в Ленинграде — и прямо к нам.

Горячий привет.

Б. Томашевский. 28 августа <19>33. <Ленинград>.

Непременно, непременно ждем к себе.

И. Томашевская. 5 Андрей Белый — Б. В. Томашевскому[1229]

Москва. 2 сент<ября 19>33 г.

Дорогой Борис Викторович,

получил Ваши книги в сопровождении письма; за те и другое — спасибо![1230] Среди угроз сутолоки, уже придвинутых к нам из будущего, успел пристально ознакомиться лишь с брошюрой «Die Puškin-Forschung seit 1914»[1231] и вникал в комментарий к «Ирои-комической» поэме[1232]. Более всего меня радует Ваша брошюра; в ней живо и интересно поданы задачи изучения восприятия поэтов Пушкиным сквозь призму времени; с живым чувством вникал в мысли этой брошюры и вынес очень много назидательного для себя.

Скоро вернусь к чтению Ваших работ; а пока эти несколько слов обращаю к Вам и к Ирине Николаевне как сердечный привет издалека.

Иногда у нас с Клодей вспыхивает желание с Вами встретиться лично; и оно настолько сильно, что мечтаем этой зимой неожиданно появиться у Вас, воспользовавшись Вашим милым приглашением.

Встреча с Вами и с Ириной Николаевной в Коктебеле продолжает жить, как радостный подарок[1233].

Кроме всего: я не «писака», не «causeur»[*] (в письмах); я косолапо тяжелодумен, или — до идиотизма «высказыватель» общих мест; а хочется укрепить живое общение личным свиданием.

Итак, с Вашего разрешения до встречи зимой?

Можно?

Искренне любящий и преданный Б. Бугаев.

P. S. К. Н. шлет сердечный привет Вам и Ирине Николаевне, которой прошу передать и мой сердечный привет.

6 И. Н. Медведева-Томашевская — Андрею Белому и К. Н. Бугаевой[1235]

6. IX <19>33. <Ленинград>.

Дорогие Клавдия Николаевна и Борис Николаевич!

Спасибо Вам огромное за письма — они для нас очень дороги. Вспоминаем о вас всякий день. Мы оба уже в работе. Баратынский мой понемногу двигается[1236]. Как много и сложно он работал над своим стихом! Всегда сокращал и уходил от личного, бытового к отвлеченному — где едва, едва можно уже найти прежние следы. Все наброски и черновики 1843 г. связаны с темой «Посева леса» — они мрачны, исполнены обреченности и одиночества. В безумных черновиках «Посева леса» такие встречаются строки:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});