Елена Коренева - Идиотка

Так я досидела до новогодней ночи. Еще с утра Сильвиан названивала и спрашивала, куда я иду. Я отвечала, что зовут в пару мест, и в последний момент я решу. Но тут она снова позвонила и позвала на ужин к ее приятельнице, тоже француженке. «Будет вкусно и по-домашнему. Жаль, что ты без сопровождения, там надо быть в паре, но ничего, приходи». Эта новогодняя ночь отличалась от других «голубой луной», blue moon. Это когда в один месяц сразу два полнолуния. Так вот, новогодней ночью была как раз вторая полная луна. Ну, наверное, она все и решила: я встретила того, о ком говорила Джулия. Только представьте себе: вхожу я к француженке на Новый год, а мне открывает дверь мужчина! На вид лет сорок восемь, шатен, волосы артистически завязаны в хвост, высокого роста. Так, слово за слово, разговорились, и я узнала, что он рожден в августе, по зодиаку Лев, (стихия — огонь), ему сорок восемь лет, он в прошлом актер и фотомодель, сейчас пишет картины, сбежал от войны во Вьетнаме и отсиделся в Париже. Там успел жениться на внучке Нины Риччи и развестись с ней, имеет от этого брака двое сыновей. Теперь женат во второй раз. Правда, живет с женой в разных штатах (спустя три месяца общения со мной он наконец решится и отошлет жене бумаги на развод), так что и тут сошлось. Его звали Джеймс… этого гадалка мне, правда, не сказала. Не веря своим ушам и глазам, я тем не менее была готова поверить в чудо, случившееся со мной прямо в новогоднюю ночь. Я смотрела на гостя с нескрываемым любопытством и все ждала: в каких именно словах и выражениях начнет осуществляться моя кармическая связь с неизвестным. Удивительным было то, что я была и действующим лицом и наблюдателем, а главное — мне ничего не надо было делать, все должно было случиться само собой, по мановению волшебной палочки! Итак, гости проводили старый год, выпили за новый, начали ходить по кругу и поздравлять друг друга, желать счастья и расцеловываться по очереди с каждым. Дошла очередь и до нас с ним. Он поцеловал меня, а затем сказал, что этот поцелуй на вкус напоминает ему электрические батарейки. «Началось!» — поняла я. «Ты пробовала когда-нибудь лизать электрические батарейки?» — спрашивал меня мужчина с сединой в густых волосах и тонким красивым лицом, изборожденным морщинами. А потом сказал, что с ним такого давно не случалось и он хочет, чтобы я переехала к нему. Джеймс не был ни хиппи, ни маргиналом, ни наркоманом, ни сумасшедшим, ни алкоголиком — отнюдь. Правда, его последняя жена была. «Нельзя изменить другого человека!» — горестно говорил он о своей попытке, потерпевшей фиаско. «Она была золотой девочкой, снималась у Энди Уорхола, позировала самому Дали, была замужем за солистом Mamas and Papas… но теперь она неудачница, и алчная неудачница!» — поведал он мне немного позднее очередную голливудскую историю.

Но история, предсказанная мне Джулией и стремительно стартовавшая в новогоднюю ночь, продолжала победный полет все последующие недели. И я с каждым шагом изучала ее все с большим и большим интересом — что еще ждет меня? Ах, какого славного человека мне уготовили небеса! Он жил в центре Лос-Анджелеса, там, где высотки, как в Нью-Йорке. У него был «лофт», или студия, метров двести. Да, именно так — он катался по своей квартире на роликах, а по калифорнийским дорогам — на мотоцикле. Но что за чудо (вот он, перст судьбы): попав к нему домой, я вижу, что белые стены разрисованы — и на одной из них изображен Новодевичий монастырь! А на длинном верстаке стоит коробка, в которой карточки с русскими словами — он взялся учить русский еще до встречи со мной! Нет, кармическая связь — это особенная связь, в ней время движется в обратном направлении, из будущего — в прошлое!

Помимо чисто человеческого обаяния, Джеймс на самом деле был интересен как представитель либерально настроенной американской интеллигенции. Он и ему подобные выступали против американского империализма и, как у нас говорили в советские времена, — военщины. Когда Америка начала военные действия против Ирака, по улицам Лос-Анджелеса маршировали патриоты с желтыми ленточками на груди и призывали поддержать своих солдат. Их было очень много, как в былые времена на наших улицах Первого мая. Джеймс вступал с ними в полемику и доказывал, что их обманывают. Как-то он сцепился с полицейским на тему войны, и тот, распознав в Джеймсе пацифиста, огрызнулся: «Таким, как вы, надо сидеть за решеткой, а не разгуливать…» Один раз я видела, как он выскользнул на улицу из тесной компании, примостился в углу, чтобы остаться незамеченным, и заплакал. Это произошло из-за внезапно возникшего спора о Вьетнаме. Кто-то из ортодоксов снова предъявлял ему претензии, что он отказался идти убивать. Джеймс считал себя и подобных ему — истинными патриотами, думал, их будут встречать на родине, как героев. Эх, пацифисты, пофигисты, гуманисты, артисты… что с вами? На родине дезертиров долгое время ждала тюрьма. А когда законы смягчились, и им все-таки разрешили вернуться, то они были обязаны отрабатывать повинность в качестве социальных служащих — на стройках, бензоколонках и так далее. То ли поэтому, то ли еще зачем-то Джеймс продолжал реставрировать квартиры и делал это мастерски, со вкусом — прямо как наши отказники в советские времена или уволенные научные сотрудники. Он и дома все мазал краской — стулья, раковину, стены, мастерил какие-то настольные лампы по собственному дизайну и рисовал. Если бы не призыв во Вьетнам и не последовавшее за этим мгновенное бегство, возможно, он мог стать известным голливудским актером. У него уже был подписан контракт на десять лет вперед с компанией «Парамаунт Пикчерз», который спустя пятнадцать лет, конечно, был никому не нужен. Внешне Джеймс мог сойти и за Бонда, и за любого красавца американского кино, начиная с пятидесятых, он чем-то напоминал Клинта Иствуда или Тома Шепарда — настоящий американский мэн традиционных времен. Сожаление о несостоявшейся карьере актера (как и любой другой карьере по большому счету) было в нем весьма ощутимо. И в конце концов привело к тому, что он стал играть в маленьких театральных постановках в Лос-Анджелесе, пока не переехал снова в Европу, где даже сыграл на лондонских подмостках вместе с Рупертом Эверетом.

А пока, выйдя на лоджию своего индустриального здания, он окидывал взглядом мчащиеся по фривэю машины и удовлетворенно щуря глаз, бросал им вдогонку: «Ну что, поехали, крысы?»

С Джеймсом нас объединяла некая неприкаянность, свойственная вообще определенному типу людей, и, кроме того, на обоих лежала печать оторванности от собственной земли — он во многом был европейцем и чужим в своем отечестве. И там, и здесь, и нигде. Я даже всерьез поверила, что предпочла наконец роковому Бойду кого-то другого. Пока вдруг все не стало развиваться по незапрограммированному Джулией варианту.