Валерий Золотухин - Таганский дневник. Кн. 1

Четверг.

Вчера в «Правде» Любимов и К° названы «отщепенцами» — «Переполох в стане «бывших». Это те, кто написал «манифест», или «декларацию», к Горбачеву. «И вот уже Любимов ставит свою подпись рядом с Максимовым и пр.?»

А документ они сочинили серьезный. Главный камень его — признать должна советская власть свою несостоятельность, ошибку в теории, приведшей к губительной 70-летней практике.

Социализм не оправдал себя как строй, а Советы — как режим, как форма правления — Советский Союз должен стать равным среди равных… — Короче, все понятно…

Хочется опять плакать от своего бессилия и уничижительного сознания. Спасают письма Набоковых — гений, а люди простые… Вот эти колебания, что все еще с майским номером обойдется, эта неопределенность, опять появившаяся… — все это смеется надо мной…

Выставка Романовой взволновала — побывал где-то у кого-то в чистом поле.

Ну что, ушла верстка в типографию или нет?! Можно мне перекреститься?! Ладно, потерпим, помучаемся!

28 марта 1987

Суббота.

Какой замечательный концерт был вчера. Читал дневниковые записи о В. С. Высоцком.

29 марта 1987

Воскресенье.

И.: — Вам идет улыбка.

В.: — Улыбка идет всем, наверное…

И.: — Нет, не всем. Мне не идет улыбаться, нельзя — у меня зуба одного нет.

— Не надо, Маша, обсуждать наше письмо и вообще эту тему… В высшем смысле мы, конечно, правы, а по частностям нам быстро заткнут рот фактами… Ты вкалывала, я вкалывал… А сколько гадостей говорила ему Шацкая. — Если на эти спектакли не ходят, если в кассе остаются билеты… — Вы хотите… Нет, почему вы не хотите, чтоб Ю.П. приехал? — А Сеня? На собрании реплику бросил: — Конечно, с подготовленной заранее прессой, как это было «На дне» и с «Мизантропом»… — После этого я просто уполз с собрания… А потом мне Эфрос сказал: «Семен! Какой негодяй… Я не расслышал (на полях — «не понял»), что он сказал, ведь я бы устроил грандиозный скандал… Мне Габец передала его реплику… Ну, негодяй… злой негодяй». А Комаровская: — Почему ваш сын позволил себе сидеть на столе у Ю.П.? — Что это, как не чернь. Более того, может быть, не эти прямые, гадкие укусы его так задевали, как то, например, что он не мог справиться с авторитетом Любимова, с любовью к нему, пусть даже и показушной, тем более, Маша вкалывала, Таня вкалывала, но при каждом удобном случае вспоминали при нем Любимова и звонили ему через океан, и письма сочиняли, и так обложили Эфроса, что он вынужден был сам еще и приписку к письму сделать? А куда ему было деваться от этих «подруг». А Валера-Ваня-Алла были в стороне? Нет, тоже активно участвовали, кроме Ивана, конечно, тот умудрялся ни в каких кампаниях не участвовать.

Антипов из-за «макулатуры» в Милан не едет. Вводят Лебедева, а Желдин, когда-то игравший также вводом, оскорблен до глубины души: — Банда Дупака, да вот если бы был жив Анат. Вас.

— Откуда ты знаешь, как А.В. относился к твоему исполнению?! Зачем ссылаться на покойного? Оставьте Эфроса в покое!!

— Ложь, Маша, все ложь… Не дали остыть трупу, как мы с распростертыми объятиями встречаем трех своих подонков, что непростительно оскорбляли его… А мы, — давайте, ребята, к нашему шалашу, все вместе опять, как будто нас Эфрос разъединял… Господи!! Как все лживо и похабно!!

9 апреля 1987

Четверг.

Господи! Спаси и сохрани!! И этим все и всегда сказано. Сегодня «Мизантроп» — наш с Ольгой Михайловной.

А что отвечать этим воспаленным политиканам? Мировоззрение из желудка. Это две последние фразы Крымовой, к которой я за советом обратился. Позиция, на которую она посоветовала мне встать: «я — художник, политикой не занимаюсь, мое дело — спасение души через смирение и поиск красоты».

И спектакль прошел замечательно, и я мысленно целовал О. М. и молил здоровья ей и удачи. На гримерном столе портрет Эфроса. «А это что?» — спросил Бортник — «Это — хороший человек, он помогает мне…»

11 апреля 1987

Суббота родительская.

Боже мой! Какая склока из-за буклета? Семья в одно, а… «боярин неумолим». И я опять мирю, опять Шуйский, опять пытаюсь, теперь уже уговорить Николая Николаевича оставить текст об Эфросе… «Это неуважительно по отношению к прошлому Таганки… Это возвышение в монумент, этого я позволить не могу…»

— Николай, ну, речь идет о смерти человека… Дай ты им эту возможность. Ну, ведь сын все-таки… жена…

— Пусть Яков Мих. пришлет мне текст домой, я сравню оба варианта…

13 апреля 1987

Понедельник.

Губенко — Глаголин похвалили меня, в том смысле, что я делаю коррекцию интонации на время и возраст.

Спор-истерика о буклете продолжается. Дима Крымов условие поставил: либо парижский вариант, либо он буклета делать не будет. Губенко: — Значит, театр поедет в Италию без буклета.

Это уже невозможно. Николай вставил страницу из того, что они написали. Так Дима, не читая, отказался. Дрязги перенесены в главко-министерские кабинеты, и Дупаку уже замечание сделано.

18 апреля 1987

Суббота.

«Мизантроп» прошел хорошо, хотя прошлый — лучше… Но это такое удовольствие… и как жалко Эфроса, и какая-то мерзкая ситуация… Мне кажется, Любимов и сунул свою подпись, чтоб как-то оправдаться еще и перед ним: дескать, ты-вы понимаете теперь, чем я занимаюсь, в каких сферах политики гуляю… и пр. — Судьба страны меня заботит и пр.

2 мая 1987

Суббота.

Театр за подписью труппы и коллектива посылает в «Современник» свой ответ на мерзопакостное выступление тройки борзых кобелей в адрес Эфроса. А они вывешивают фотографию этого исторического момента, тем самым давая всем понять, что все в порядке, что это подвиг, а не падение, что их дело правое и они победят. Ну как такое можно допустить и пр.

5 мая 1987

Вторник.

«Я должен доложить моему председателю, Ульянову Мих. Ал.» Игру я разыграл по нотам, и ее надо довести до конца. Теперь должен, через два дня, допустим, позвонить Лановой… от председателя… и т. д.

«Итальянскую тетрадь» я начну в Москве.

«Коля! — сказал я Губенко, — мы хорошо начинаем… хорошо… Я даже хотел тебе написать письмо, думал, что не увижу. Есть нюансы личностные, но они были и будут… Но в главном — хорошо. Но фотографию наших трех товарищей, выступивших на юбилее «Современника», — надо снять, это нехорошо… Они обидели не только Эфроса, но и всех работающих с ним… Театр, за подписью всей труппы и рабочих, шлет в «Современник» телеграмму, «Современник» отвечает извинительным письмом, они приходят и вывешивают напоминание этого «героического» мерзкого момента…»