Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками - Коллектив авторов

такого «Годунова», что у нас всех будет душа прыгать: слава победит обстоятельства. В этом я уверен. Твое дело теперь одно: не думать несколько времени ни о чем, кроме поэзии, и решиться пожить исключительно только для одной высокой поэзии. Создай что-нибудь бессмертное, и самые беды твои (которые сам же состряпал) разлетятся в прах. Дай способ друзьям твоим указать на что-нибудь твое превосходное, великое; тогда им будет легко поправить судьбу твою; тогда они будут иметь на это неотъемлемое право. Ты сам себя не понимаешь; ты только бунтуешь, как ребенок, против несчастия, которое само не иное что, как плод твоего ребячества: а у тебя такие есть способы сладить с своею судьбою, каких нет у простых сынов сего света, способы благородные, высокие. Перестань быть эпиграммой, будь поэмой.

И я ваш покорный слуга

Жуковский

Уведомь немедленно, на что ты решишься касательно Пскова, Мойера и аневризма.

В. А. Жуковский – Пушкину.

Из Петербурга в Михайловское.

Вторая половина (не позднее 23) сентября 1825 г.

70

В последних числах сентября

(Презренной прозой говоря)

В деревне скучно: грязь, ненастье,

Осенний ветер, мелкий снег

Да вой волков.

‹…›

Кто долго жил в глуши печальной,

Друзья, тот верно знает сам,

Как сильно колокольчик дальный

Порой волнует сердце нам.

Не друг ли едет запоздалый,

Товарищ юности удалой?..

Уж не она ли. Боже мой!

Вот ближе, ближе. Сердце бьется.

Но мимо, мимо звук несется,

Слабей… и смолкнул за горой.

А. С. Пушкин. Граф Нулин.

1825

71

На днях, увидя в окошке осень, сел я в тележку и прискакал во Псков. Губернатор принял меня очень мило, я поговорил с ним о своей жиле, посоветовался с очень добрым лекарем и приехал обратно в свое Михайловское. Теперь, имея обстоятельные сведения о своем аневризме, поговорю об нем толком. П. А. Осипова, будучи в Риге, со всею заботливостью дружбы говорила обо мне оператору Руланду; операция не штука, сказал он, но следствия могут быть важны: больной должен лежать несколько недель неподвижно etc. Воля твоя, мой милый, – ни во Пскове, ни в Михайловском я на то не соглашусь; все равно умереть со скуки или с аневризма; но первая смерть вернее другой. – Я постели не вытерплю, во что бы то ни стало. 2-е, псковский лекарь говорит: можно обойтись и без операции, но нужны строгие предосторожности: не ходите много пешком, не ездите верхом, не делайте сильных движений etc., etc. Ссылаюсь на всех; что мне будет делать в деревне или во Пскове, если всякое физическое движение будет мне запрещено? Губернатор обещался отнестись, что лечиться во Пскове мне невозможно – итак погодим, авось ли царь что-нибудь решит в мою пользу.

Теперь 3-й § (и самый важный), Мойера не хочу решительно. Ты пишешь: прими его, как меня. Мудрено. Я не довольно богат, чтоб выписывать себе славных операторов – а даром лечиться не намерен – он не ты. Конечно, я с радостию и благодарностью дал бы тебе срезать не только становую жилу, но и голову; от тебя благодеянье мне не тяжело – а от другого не хочу. Будь он тебе расприятель, будь он сын Карамзина.

Милый мой, посидим у моря, подождем погоды; я не умру; это невозможно; бог не захочет, чтоб «Годунов» со мною уничтожился. Дай срок: жадно принимаю твое пророчество; пусть трагедия искупит меня., но до трагедий ли нашему черствому веку? По крайней мере оставь мне надежду. – Чувствую, что операция отнимет ее у меня. Она закабалит меня на 10 лет ссылочной жизни. Мне уже не будет ни надежды, ни предлога – страшно подумать, отче! не брани меня и не сердись, когда я бешусь; подумай о моем положении; вовсе не завидное, что ни толкуют. Хоть кого с ума сведет.

Пушкин – В. А. Жуковскому.

Из Тригорского в Петербург.

6 октября 1825 г.

72

Ваше превосходительство!

Сочувствие, которое вы изволили проявить ко мне, а также письмо, которым вы почтили меня, дают мне смелость представить вам мое нижайшее прошение его императорскому величеству и умолять ваше превосходительство еще раз предстательствовать за меня. Моему несчастному сыну не было оказано никакой помощи в Пскове; врачи решили, что болезнь его слишком запущена для того, чтобы они могли взять на себя сделать операцию. Я не хочу распространяться, сердце мое переполнено, но, поверьте, генерал, что благодарность матери больше всего того, что можно выразить и что эту благодарность вам я сохраню на всю жизнь и буду счастлива выразить вам ее лично, так же как и чувства почтительного уважения, с которыми имею честь оставаться. (фр.).

Вашего превосходительства нижайшая и преданнейшая Надежда Пушкина.

Н. О. Пушкина – И. И. Дибичу.

Из Москвы в Петербург.

27 ноября 1825 г.

73

Ваше величество!

Несчастная мать, проникнутая сознанием доброты и милосердия вашего императорского величества, осмеливается еще раз припасть к стопам своего августейшего государя, повторяя свою нижайшую мольбу. По сведениям, которые я только что получила, болезнь моего сына быстро развивается, псковские врачи отказались сделать необходимую ему операцию, и он возвратился в деревню, где ему нет никакой помощи и общее состояние его очень худо. Соблаговолите, ваше величество, разрешить ему выехать в другое место, где он мог бы найти более опытного врача, и простите матери, дрожащей за жизнь своего сына, что она вторично осмеливается взывать к вашему милосердию. Только на груди отца своих подданных несчастная мать может выплакать свое горе, только от своего государя, от безграничной его доброты смеет она ожидать избавления от своих опасений и тревог.

Н. О. Пушкина – Александру I.

Из Москвы в Петербург.

27 ноября 1825.

74

‹…› Поздравляю тебя, моя радость, с романтической трагедиею, в ней же первая персона Борис Годунов! Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши и кричал, ай-да Пушкин, ай-да сукин сын! Юродивой мой малый презабавный… ‹…› Прочие также очень милы; кроме капитана Маржерета, который все по-матерну бранится; цензура его не пропустит. Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию – навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат! Ты уморительно критикуешь Крылова; молчи, то знаю я сама, да эта крыса мне кума. Я назвал его представителем духа русского народа – не ручаюсь, чтоб он отчасти не вонял. – В старину наш народ назывался смерд (см. господина Карамзина). Дело в том, что Крылов преоригинальная туша, граф Орлов дурак, а мы разини и пр., и пр…

Я из Пскова написал тебе было уморительное письмо – да сжег. Тамошний архиерей отец Евгений принял меня как отца Евгения. Губернатор также был весьма милостив; дал мне переправить свои стишки-с. Вот каково! Прощай, мой милый.

Пушкин – П. А. Вяземскому.

Из Михайловского в Москву.

Около 1 ноября 1825 г.

75

‹…› Жажду иметь понятие о твоем «Годунове». Чудесный наш язык ко всему способен, я это чувствую, хотя не могу привести в исполнение. Он создан для Пушкина, а Пушкин для него. Я уверен, что трагедия твоя исполнена красот необыкновенных. Иди, довершай начатое, ты, в ком поселился гений! Возведи русскую поэзию на ту степень между поэзиями всех народов, на которую Петр Великий возвел Россию между державами. Соверши один, что он совершил один; а наше дело – признательность и удивление. ‹…›

Е. А. Баратынский – Пушкину.

Из Москвы в Михайловское.

Первая половина (после 7) декабря 1825 г.

76

Мне досадно, что Рылеев меня не понимает – в чем дело. Что у нас не покровительствуют литературу, и что слава богу? зачем же об этом говорить? pour réveiller le chat qui dort? напрасно. Равнодушию правительства и притеснению цензуры обязаны мы духом нынешней