Гражданин Бонапарт - Николай Алексеевич Троицкий

Наполеон, естественно, принял совет Камбасереса. Уверенный, что дальше всё пойдёт, как надо («ça ira!»), первый консул демонстративно отошёл в сторону от спланированного хода событий, уехал к своей Жозефине в Мальмезон и оттуда ни во что не вмешивался относительно сроков его правления (занимался другими делами, отдыхал, развлекался игрой в горелки и т.д.).

Между тем 10 мая 1802 г. Камбасерес провёл через Государственный совет решение вынести на всенародное голосование (плебисцит) два вопроса: «1) Должен ли первый консул стать пожизненным консулом? 2) Будет ли ему предоставлено право назначать себе преемника?»[1604]

Плебисцит проводился в конце июля 1802 г. открытым голосованием: на каждый из вопросов надо было ответить «да» или «нет». Поэтому голосовавшие против рисковали нажить себе неприятности и даже, при случае, подвергнуться репрессиям. Самыми авторитетными из французов, которые тогда сказали первому консулу «нет», были Лазар Николя Карно и Мари Жозеф Поль Лафайет. Карно, как написал В. Скотт, будто бы при этом «заметил, что подписывает приговор к собственной ссылке»[1605], а Лафайет обратился к Наполеону с укоризненным письмом: «Невозможно, чтобы Вы, генерал, человек неординарный, с которым никто не может сравниться, желали видеть результатом Революции, результатом стольких жертв, потоков крови, потрясений и подвигов режим самовластия»[1606].

Смело голосовали в те дни против «режима самовластии» и рядовые французы. Так, в департаменте Сена некто Дюшен оставил на своём избирательном бюллетене такую запись: «Я говорю «нет», как и подобает другу свободы, поскольку такое увековечивание власти в одних руках несовместимо с принципами разумного государственного устройства»[1607]. Едва ли кто из них, от Карно и Лафайета до Дюшена и ему подобных, был за это хоть как-то наказан. Напротив, будучи уже пожизненным консулом, а затем императором, Наполеон неоднократно предлагал Карно и Лафайету высокие награды и должности, от которых Карно иногда, а Лафайет всегда отказывались. Собственно, ни в каких наказаниях для тех, кто тогда голосовал против Наполеона, не было ни нужды, ни смысла. Уж слишком велик был перевес голосов «за» над голосами «против».

Как и в случае плебисцита по Конституции 24 декабря 1799 г., был возможен (хотя и бесполезен) какой-то элемент фальсификации результатов голосования, но повлиять сколько-нибудь заметно на окончательный расклад голосов он не мог. Приняла участие в плебисците 1802 г. и армия, где авторитет первого консула был просто запредельным. Поэтому любой контроль над голосованием военных представлялся излишним. Впрочем, если верить члену Трибуната С.-С. Жирардену, которого цитирует Ж. Тюлар, случалось, что генерал мог «агитировать» своих солдат за Наполеона вот таким образом: «Он выстроил вверенных его попечению солдат и объявил: «Товарищи, речь идёт о назначении генерала Бонапарта пожизненным консулом. Волеизъявление свободно. Однако должен предупредить вас, что первый же, кто не проголосует за пожизненное консульство, будет расстрелян на глазах у всего полка»»[1608].

Итоги всенародного голосования о пожизненном консульстве Наполеона Бонапарта были таковы: 3.653.600 голосов (99.8%!) «за» и 8272 «против»[1609]. В Париже из 63.255 выборщиков «против» проголосовали только 60 смельчаков. Сенсационными оказались результаты голосования в мятежной Вандее: 19.089 голосов «за» и всего 6 (шесть!) — «против»[1610]. 2 августа Сенат под впечатлением итогов плебисцита единогласно утвердил назначение гражданина Бонапарта первым консулом Французской республики пожизненно. День его рождения — 15 августа — отныне был объявлен национальным праздником[1611].

Ещё через два дня, 4 августа, Сенат принял т.н. сенатус-консульт, принципиально важное дополнение к Конституции 1799 г. Оно получило известность под названием «Конституция X года» (от провозглашения Республики, т.е. 1802)[1612], хотя А.3. Манфред с разумной осторожностью считает такое название «необоснованным»[1613]. Как бы то ни было, теперь полномочия первого консула были расширены: он наделялся правом заключать международные договоры, отменять смертные вердикты судов, более жёстко контролировать министров, назначать двух других консулов и даже представлять Сенату своего преемника. Кстати, функции второго и третьего консулов тоже стали пожизненными («Камбасерес не напрасно старался», — похвалил второго консула А.3. Манфред[1614]).

В новом, расширенном и, главное, бессрочном, статусе первого консула Наполеон сразу стал укреплять всю вертикаль власти, всемерно (но не выходя за рамки сенатус-консульта) подминая её под себя. Конституционные нормы и органы, созданные после 18 брюмера 1799 г., сохранялись, но теперь воля первого консула довлела над всеми нормами, а других консулов, парламентариев, министров, префектов, судей, которые и ранее считались не столько с законом, сколько с его волей, он превратил в послушных ему чиновников. Министров он обязал представлять ему вместо личных докладов письменные отчёты (сохранил право личного доклада только для министра иностранных дел Талейрана), в Законодательном корпусе и Трибунате провёл квалификационную «чистку», удалив оттуда соответственно 240 и 80 оппозиционеров, а Государственный совет приструнил и сделал простым оформителем (разумеется, после деловых прений) все той же воли первого консула.

Что касается Сената, то, с одной стороны, Наполеон облагодетельствовал его дополнительным правом вотировать в стране чрезвычайные меры, вплоть до роспуска Законодательного корпуса и Трибуната, но, с другой — ужесточил свой контроль над ним, наделив себя правом назначать сенаторами (в обход конституционных норм) «талантливых граждан» по личному усмотрению первого консула[1615]. Заседания Сената стали более деловыми и менее говорливыми, поскольку Наполеон не любил парламентское многоглаголание. «Десяток говорунов, — считал он, — производит больше шума, нежели десять тысяч, которые молчат; в этом заключается средство к достижению успеха тех, кто лает с трибун»[1616]. В общем, как подытожит первый консул в конфиденциальной беседе с братом Жозефом, «Сенат обрёл свой вес в обмен на послушание правительству»[1617]. Он мог бы также добавить: «Правительство — это я», но Жозеф, конечно же, понимал его без лишних слов.

Итак, после июльского плебисцита и августовского сенатус-консульта 1802 г. во Франции начался уже очевидный для современников переход от республиканской к монархической форме правления. Е.В. Тарле преувеличил лишь стартовую скорость этого перехода, сделав такой вывод: «Ясно было, что Франция превратилась в абсолютную монархию и что не сегодня завтра первый консул будет объявлен королём или императором»[1618]. Не зря проницательная Жермена де Сталь язвила: «Этот убежавший из Египта Бонапарт думает, что он — фараон!»[1619] А тайный агент Людовика XVIII тревожно информировал своего хозяина: «Бонапарт продолжает править с такими широкими полномочиями, которыми не пользовались даже наши короли»[1620].

Да, в новых полномочиях, в словах и делах первого консула всё отчётливее просматривались монархические атрибуты его власти. Изменялась и форма обращения к нему. Раньше он был для французов «гражданин