Леонид Гроссман - Исповедь одного еврея

И вот, окольными путями, чтоб обмануть погоню, всеми способами сообщения, т. е. железной дорогой, лошадьми и водою (по Припяти и Днепру), беглец добрался до Киева. В пути был один только жуткий момент: страшная весенняя гроза, разразившаяся в огромном, густом лесу между Гродно и Пинском и остановившая жалкую тележку, запряженную в одну лошаденку. «Мне казалось, что сам карающий и грозный бог Израиля преследует меня лично за побег от жены и за намерение оскверниться европейским просвещением».

Но Киев уже был недалеко. Начиналась новая полоса жизни.

IX

Из первой эпохи своей биографии Ковнер вынес несколько неизгладимых впечатлений. Он навсегда запомнил тягостные и унизительные условия своих ранних лет и до конца сохранил глубокую неприязнь ко многим явлениям староеврейского мира.

Он прежде всего возненавидел систему талмудического воспитания и с первых же своих шагов на поприще русской публицистики выступил решительным противником той исключительно богословской выучки еврейского юношества, которая уже на школьной скамье отрывает его от жгучих жизненных задач современности.

Параллельно с этим идет его борьба с националистическими устремлениями взрастившей его среды. Племенная замкнутость, возведенная в степень высшей добродетели и порождающая в обстановке гонений фантастическое исповедание расового культа, представляется ему таким же духовным закрепощением новых поколений, как и мертвящая раввинская схоластика. Вырвавшись из ограды умственного гетто, Ковнер стремится прежде всего преодолеть в себе еврея и стать «общечеловеком».

И, наконец, мрачная нищета его детских лет, унизительное нахлебничество у состоятельных обывателей в трудные годы учения, тяжкая зависимость от богатого скряги-родственника во всех важных случаях жизни, все это возбуждает в нем острокритическое отношение к существующей системе накопления и распределения материальных благ, допускающих совместное существование под одним кровом двух родных братьев — богатейшего эпикурейца и голодающего нищего.

Все это обращает его искания от проблем еврейства к широким вопросам вненациональной современности, в разрешении которых он — несмотря на ошибки и блуждания — сохранит до конца верный инстинкт ищущей мысли и неуспокоенной совести.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ПИСАРЕВ ЕВРЕЙСТВА

И однажды раскрыл я обветшалую Книгу —

И душа улетела на волю.

И с тех пор она в мире бесприютно блуждает,

Бесприютно блуждает и не знает утехи…

Бялик

По воззрениям он либерал с оттенком радикализма, — Писарев еврейства или «Русское богатство» среди евреев.

Розанов. Предисловие к «Исповеданию неверующего» А. Ковнера. I

После годов учения открывается пора литературных скитальчеств. В Киеве, мечтая попасть в университет, Ковнер бросается на изучение русской грамоты, иностранных языков, предметов общего образования. Он готовится к аттестату зрелости, попутно сам дает уроки, переводит корифеев современной мысли, жадно читает и сам, наконец, начинает писать для печати. Четыре года, проведенные в Киеве — время горячей работы, страстного приобщения к неведомой культуре, пылкого увлечения вождями новейшей мысли. Из западных авторитетов его кумиры Бокль, Милль, Бюхнер и Молешотт; из русских — знаменитая триада критиков-шестидесятников, в духе и стиле которых он скоро начнет писать свои собственные опыты.

Волна новых идей и увлекательная писательская работа вскоре отвлекают его от первоначального плана. «Классицизм я возненавидел, и потому не поступил в университет», — сообщал он впоследствии Достоевскому. Контраст новой открывающейся ему общечеловеческой культуры и замкнутого ветхого мира, державшего его дотоле в плену, обращает его к вдохновенной мечте о коренном реформаторстве своего народа. Двадцатилетний юноша приступает к своему подвигу и мечтает разбить своим пером многовековые скрепы традиционного быта, чтоб приобщить всю загнанную нищую массу еврейства к великим благам общечеловеческого знания и культурного европейского быта.

В таком настроении Ковнер пишет свои первые книги. В нем самом, как и вокруг него, все молодо, порывисто, увлекательно, вдохновенно. «Это было в начале шестидесятых годов, когда русская литература и молодежь праздновали медовый месяц прогресса», — писал он с нескрываемой теплотой пятнадцать лет спустя, уже сильно измятый жизнью. Вокруг него — молодая студенческая среда, радостно возбужденная каждой новой книжкой «Современника», перед ним гигантские замыслы, весь он захвачен творческой работой и, наконец, завершая этот приподнятый общий тон существования, взамен насильственного старозаветного брака — первая свободная любовь.

Весной 1866 г. Ковнер, уже переменивший свое библейское имя на европейское Альберт, переезжает из Киева в Одессу, чтоб наладить там новую жизнь со своей первой подлинной невестой.

Незадолго перед тем он вернулся к себе на родину, снова прожил некоторое время со своей первой женой, которая родила ему сына, и затем навсегда покинул Вильну, семью, патриархальный быт своих предков с его вековыми преданиями, поверьями, предрассудками и великими ожиданиями.

После киевского четырехлетия открывается такой же срок пребывания в Одессе. Ковнер бросается в журналистику, продолжает заниматься педагогикой, работает над второй своей книгой, которую и выпускает в свет в 1868 г., вызывая новый взрыв возмущения в среде ортодоксального еврейства. Редактор газеты «Гамелиц», которую молодой критик заклеймил в своей книге памфлетическим очерком, открывает против него травлю в печати и обществе. Когда, по настоянию этого мстительного журналиста, двери почти всех еврейских домов закрылись перед Ковнером и один только городской раввин осмелился приютить его в качестве преподавателя в своем доме, оскорбленный редактор потребовал на столбцах своего органа, чтоб глава общины отказал в гостеприимстве еретику и врагу своего народа. С тяжелым сердцем Ковнер покинул Одессу и принял предложение уехать с одним семейством в Сибирь в качестве домашнего учителя. Здесь он пробыл около года в уездном городе Кунгуре, давая уроки по гимназическим предметам и корреспондируя в столичные газеты.

В 1871 г. он переезжает в Петербург. Перед ним раскрывается, наконец, возможность широкой литературной работы. Он начинает сотрудничать в толстых журналах, эпизодически работает в некоторых газетах, пока, наконец, с конца 1872 г. не становится постоянным фельетонистом одной из самых распространенных газет — «Голоса» Краевского.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});