Борис Горбатов - Дорога на Берлин

- Эх, - горько махнул рукою Вася. - А я-то надеялся первым в рейхстаг войти!

- А я надеялся, - тихо ответил Дорошенко, - прийти на Моабитштрассе.

Он помолчал немного, потом бросил папиросу наземь, притушил ее сапогом и встал.

- Ну, все! - сказал он уже другим тоном. - Похныкали и хватит! - Он посмотрел на часы. - Выступаем через час. Будем выполнять задачу. А в рейхстаг, Вася, другой офицер придет первым... И на Моабитштрассе тоже. А победим - славою-то сочтемся!

...Гремит музыка боя.

Артиллерийский концерт. Хор батарей. Короткая песня гранаты.

Мелькают кадры. Лица, пейзажи, пушки, схватки...

Штык, озаренный солнцем...

Знамя над гвардейцами...

Луна на бетоне блестящей берлинской автострады.

И во весь экран - ликующее лицо Васи Селиванова.

- Ага! - кричит он. - Ага! А мы хоть и не знаменитые, а первыми вышли на Берлинер-ринг.

- ...Успех! - восхищенно говорит Автономов Дорошенко.

- А вот и награда! - усмехается тот и показывает на карту. - Нам чуть-чуть изменили курс наступления.

Мы видим карту: пунктирный путь дивизии чуть-чуть довернут в сторону Берлина.

...Гремит музыка боя.

Мелькнуло лицо Слюсарева.

Яростное лицо солдата. Штык над головой.

Под ногами Слюсарева бетонный колпак дота.

Сбегает Слюсарев с поверженного дота, бежит... Вперед!

- Опять у третьей армии успех! - говорит большой генерал во фронтовом штабе. - Молодцы! - и решительною рукою что-то чертит на карте.

...И опять ликующее лицо Васи Селиванова.

Оно на фоне немецких вывесок...

- Ага! - кричит Вася. - А все-таки хоть мы и не знаменитые, а первыми вырвались на окраину Берлина.

...Гремит музыка боя.

Дорошенко хрипло кричит в телефон:

- Я понял задачу. Спасибо за доверие. Оправдаем. - И, положив трубку, говорит Автономову, хитро подмигивая: - А нас опять чуть-чуть... повернули.

- На Берлин?

- На Берлин.

...Гремит музыка боя.

Сквозь огонь бегут солдаты. Горят танки.

Большой генерал во фронтовом штабе нахмурил брови.

- Танки не могут пройти? - переспрашивает он кого-то, кого мы не видим. - Та-ак? А восьмая гвардейская? Встретила сильное сопротивление? Та-ак! Дайте мне чаю, голубчик. Ну что ж! Зато у третьей успех. Довернем еще раз третью! - И, отхлебывая чай из чашки, он что-то чертит на карте.

...Яростно гремит бой.

Во весь голос поет свою песню Савка Панченко, но слов не слышно, и голоса Савкиного не слышно, - ликующе гремит музыка победы.

Уличные бои в Берлине. Разбитые готические здания. Немецкие вывески. Пожары. Орлы на решетках.

Бой.

- Ага! - кричит Вася Селиванов. - А мы все-таки пришли в Берлин!

Он останавливается у фонарного столба. Снимает каску, вытирает со лба грязь и пот.

- Теперь и мы знаменитые!.. - тихо говорит он.

...Аккуратная табличка на перекрестке улиц.

Обыкновенная табличка.

Как все.

Ее легко прочесть:

"Моабитштрассе".

Подле нее стоит Дорошенко.

Гремит песня боя.

Схватка на улице.

Фашист бьет с чердака из пулемета.

Табличка на доме: "Моабитштрассе, 173".

Бой в подвале.

Хриплый бой. Гранатный бой.

Мертвый гитлеровец на перекрестке.

Табличка на доме: "Моабитштрассе, 151".

Волокут орудие солдаты.

Стонет под колесами булыжник.

Идет по улице Дорошенко, прижимается к стенам.

Наган в руке.

Табличка на доме: "Моабитштрассе, 147".

Перебежками от дома к дому бежит Вася Селиванов.

С ним несколько бойцов.

Вот они упали... Стреляют...

Со всех сторон рвется на них огонь.

Табличка на доме: "Моабитштрассе, 139".

От дома к дому идет раненный в голову Дорошенко.

Голова перевязана.

Кровь на марле.

Глаза воспалены.

Откуда-то из окна летит на Дорошенко фаустпатрон.

Еле успел отскочить Дорошенко.

Табличка на доме: "Моабитштрассе, 133".

Подвал какого-то дома. Телефоны. КП.

Теперь рядом с Дорошенко Автономов.

У корреспондента рука перевязана.

- Я вам приказал не лезть в огонь! - раздраженно говорит Дорошенко. Разве там место корреспондента?

- А кто знает, где место корреспондента в бою? - усмехается Автономов. Потом смотрит на Дорошенко и говорит тихо: - В этот дом... мы войдем вместе...

Табличка на доме: "Моабитштрассе, 127".

Идут Дорошенко и Автономов.

- Пять домов осталось, - хрипло говорит Дорошенко.

Гремит бой вокруг.

Поют камни под снарядами.

Табличка на доме: "Моабитштрассе, 121".

- Два дома осталось! - говорит Дорошенко и поправляет перевязку.

- Только бы дойти!

И вдруг затихает музыка боя.

Рассеивается пороховой дым...

Улеглась кирпичная пыль...

Дорошенко и Автономов стоят подле дома, на котором табличка: "Моабитштрассе, 117".

Это обыкновенный дом.

Как все.

Серый, каменный, скучный.

- Вот вы и пришли! - тихо улыбнувшись, сказал Автономов.

(Пауза.)

- Д-да... - негромко отозвался Дорошенко. - Вот мы и пришли.

Еще немного постоял он у дома.

Потом распахнул парадную дверь.

И пошел по лестнице.

Автономов за ним.

Бесконечная лестница...

Металлические перила.

Разбитые стекла в фонарях...

И, наконец, дверь: "Герр Отто Шульц".

Дорошенко остановился.

Прочел табличку.

Зачем-то поправил ремень на гимнастерке...

...и постучал.

Никто не отозвался.

Он постучал еще раз.

Потом просто тихо толкнул дверь, и она открылась...

...Они вошли в квартиру Отто Шульца.

Мусор в передней.

Паутина.

Запустение.

Они осторожно прошли по коридору...

Вошли в комнаты.

Пусто, пусто везде.

Разбитые стекла дребезжат... Где-то еще стреляют...

Дорошенко толкнул дверь в следующую комнату.

Дверь скрипнула и отворилась.

Они вошли в полутемную комнату.

Это - спальня.

В ее углу замерла в смертельном ужасе чета Шульцев: маленький, худощавый старичок и седая женщина в пуховом платке.

Дорошенко стал перед ними.

Они поднялись тоже. Дрожат.

- Герр Отто Шульц? - хрипло спросил Дорошенко.

- Яволь! - чуть слышно ответил Шульц.

Автономов тревожно следил за Дорошенко.

А тот в упор смотрел на Шульца.

Словно хотел он в нем узнать, угадать черты его сына - палача, разрушившего семью Дорошенко.

Но Отто Шульц был просто маленький и тщедушный человечек, и лицо его, похожее на сморщенный кулачок, дрожало и прыгало.

Дорошенко обвел взглядом стены спальни.

Бросился в глаза большой портрет. Фашист в офицерской форме.

Дорошенко сразу узнал в нем своего смертельного врага. Был гитлеровец на портрете весел и самодоволен, горд тупой гордостью нациста 1942 года.

Немец с портрета смотрел на Дорошенко и нагло ухмылялся. Его не страшило, что теперь Дорошенко пришел в его дом, что теперь его, немца, старики родители были во власти Дорошенко, как когда-то семья Дорошенко в его власти.