Берлинский дневник, 1940–1945 - Мария Илларионовна Васильчикова

и мы подолгу гуляем, собирая грибы. Где та Балли, которую мы знали в Берлине, — настоящая красавица? Здесь она бродит в толстых сапогах и шоферских защитных очках, но все равно у нее самые длинные и выгнутые ресницы, какие мне когда-либо приходилось видеть. Иногда мы играем в детские игры, но только если мы чувствуем себя особенно энергичными. В семь вечера принимаем ванну и переодеваемся в вечерние платья. После этого все сидят у камина до 10 вечера, когда мы, «изнуренные», уходим спать. После ужина князь Хатцфельдт приходит в себя и бывает остроумен, хотя он очень стар. Кормят всегда восхитительно, и мы с унынием думаем о возвращении к обычной берлинской диете.

Пятница, 20 сентября. Джим Вяземский написал нам по-немецки из лагеря военнопленных. Он просит прислать еды, табака и одежды. Сообщает, что оставил все свои пожитки в своем автомобиле перед полуразрушенной ратушей города Бове[219]. По-видимому, он надеется, что нам еще удастся разыскать там его машину. В том же лагере находится несколько его друзей, и ему разрешают совершать долгие прогулки.

Понедельник, 23 сентября. Татьяна часто плохо себя чувствует. Мы опасаемся, не аппендицит ли это. У нее вообще довольно хрупкое здоровье.

Вторник, 24 сентября. Татьяна была у врача в Виссене; он сказал, что у нее аппендицит и начинающееся заражение крови. Он хочет оперировать немедленно! Мы договорились на четверг, так как в пятницу я должна буду уехать и хочу, чтобы операция прошла еще при мне.

Четверг, 26 сентября. Операция прошла благополучно. Врач доволен, но Татьяна расстроена. Ей придется пробыть в больнице десять дней, а потом вернуться в Кротторф и там выздоравливать. Я провела с ней весь день. Еду ночным поездом Кёльн — Берлин.

БЕРЛИН. Пятница, 27 сентября. Приехав, застала Папá за завтраком. По его словам, налеты теперь каждую ночь.

Сегодня объявили о подписании Пакта трех держав: Германии, Италии и Японии.

Хотя в ноябре 1936 г. Япония присоединилась, наряду с Германией и Италией, к Антикоминтерновскому пакту, она не торопилась вступать с этими странами в более тесные отношения. Успехи Гитлера на Западе способствовали тому, что Япония все же отбросила благоразумие и связала свою судьбу с европейскими агрессорами. По этому соглашению, более известному как Трехсторонний пакт, Япония признавала главенство Германии и Италии в установлении «нового порядка» в Европе, а те, со своей стороны, признавали особую роль Японии в «Великой Восточной Азии». Стороны также договорились прийти друг другу на помощь в случае нападения третьей державы (имелись в виду США)[220].

Воскресенье, 29 сентября. Налет. Поскольку мы живем на первом этаже, мы больше не спускаемся в подвал, и я оставалась в постели. Вообще теперь на подвалы не очень надеются. Несколько дней назад бомба попала в один дом поблизости, причем сбоку. Сам дом остался стоять, а в подвале разорвались трубы, и все, кто там был, утонули.

Понедельник, 30 сентября. Густи Бирон[221] вылетел бомбить Англию и не вернулся. Его сестра Елена[222] неутешна.

Сегодняшний налет продолжался с 11 вечера до 4 утра. Я оставалась в постели и почти все это время читала, заснув незадолго до отбоя.

Вторник, 1 октября. Ужинала у друзей в Далеме, сирены застали меня у выхода на станции «Цоо»[223]. Я успела ускользнуть и добежала до дома. Ненавижу, когда во время налета тебя заталкивают в какой-нибудь совершенно чужой подвал. Но рано или поздно это неизбежно произойдет, так как с началом сигнала воздушной тревоги запрещается находиться на улице.

Среда, 2 октября. Когда мы обедаем дома, готовит Папá; он неплохой повар, но он все переперчивает. Он начал давать уроки русского языка.

Была лишь короткая воздушная тревога.

Воскресенье, 6 октября. Ужин с Константином Баварским[224] и Бюбхеном Хатцфельдтом. Последний получил разнос от сидевшего за соседним столиком полковника, которому он не отдал честь. Кому это нужно? Это только ставит всех в неловкое положение.

Вторник, 8 октября. Сегодняшний налет был самым длинным за все это время: он продолжался пять часов, много стреляли, были попадания и пожары. Мы оставались в постели.

Четверг, 10 октября. В Лондоне погибла тетя Катя Голицына[225]: бомба попала в автобус, на котором она ехала. Сегодня утром здесь, в Берлине, по ней, убитой немецкой бомбой, отслужили панихиду[226].

Читаю пророчества Владимира Соловьева, что не слишком-то подбадривает.

Владимир Соловьев (1853–1900) был другом и последователем Достоевского[227] и выдающимся поэтом, философом и мистиком. Здесь Мисси ссылается на соловьевскую «Повесть об Антихристе»[228], апокалиптическое видение его прихода, — который Соловьев полагал неминуемым, — где с поразительной точностью предсказаны ужасы современного тоталитаризма, равно как левого, так и правого.

Сегодня вечером я была в гостях, когда началась тревога. Стрельба была очень громкая, и несчастный Мэксхен Кикебуш, у которого после полученного во Франции ранения в позвоночник совершенно расстроены нервы, катался по полу и не переставая стонал: «Ich kann das nicht mehr hören» [ «Не могу больше этого слышать»]. Я ушла домой, а остальные продолжали веселиться, и один пьяный швейцарец стал стрелять и чуть было не попал в Мэксхена.

Пятница, 18 октября. Приехала Татьяна, бледная и расслабленная.

Суббота, 20 октября. Проездом появился Ронни Клари. Он, безусловно, один из самых привлекательных и одаренных молодых людей нашего поколения. Он только что помолвлен.

Вечер у Волли Зальдерна[229] в Грюневальде. Он в отпуске и живет со своими. Дом полон хороших книг и хорошей музыки. Едва мы выехали домой на машине Зичи[230] (из венгерского посольства), как началась воздушная тревога. Так как после сирены на улице позволяется находиться только дипломатам, Зичи повернул обратно к Волли, где мы слушали пластинки до двух ночи. Затем я отправилась домой пешком с Константином Баварским — около пяти километров. Когда мы перешли через мост Халлензее[231], снова завыли сирены. Нас никто не останавливал, и мы пошли дальше, но вскоре стрельба усилилась, и на Курфюрстендам полицейский втолкнул нас в подвал. Мы три часа сидели там на полу, дрожа от холода. Пальто у меня не было, и мы вместе укрылись плащом Константина. Бóльшую часть времени мы дремали или слушали чужие разговоры. В тяжелые времена берлинцы всегда на высоте и бывают очень остроумны. В шесть утра прозвучал отбой. Разумеется, не было ни трамваев, ни такси, так что мы спустились по Курфюрстендам бегом, чтобы согреться, пока наконец не нашли такси, которое и доставило нас домой. Около моего дома