Иван Куц - Годы в седле

3

Наша сотня была сотней лишь по наименованию. В действительности же только строевого состава в ней насчитывалось 130 человек. Да медиков, ветеринаров, кузнецов, повозочных набиралось до двух десятков. Коней имели все, и в случае необходимости мы могли выставить до ста пятидесяти сабель.

Преобладали у нас русские и украинцы. Много было узбеков, таджиков, казахов, киргизов. Довольно значительной оказалась группа венгров. Имелись также татары, белорусы, евреи, поляки и даже один араб из Египта, в прошлом артист цирка, фокусник.

Воевали мы дружно. Да и жили по-братски. Особенно сблизились между собой таджик Кахаров, узбек Асадов и венгр Габриш. О Габрише я уже кое-что говорил, а о двух других стоит рассказать подробнее.

Когда таджик впервые появился в красногвардейском отряде, он назвался Поповым-Кахаровым. Многих заинтересовала эта двойная фамилия. И суровый с виду боец охотно удовлетворил любопытство новых товарищей.

Отец Саида Кахарова, рабочий кожевенного завода, умер в 1905 году. Сирота-подросток нанялся извозчиком. Со временем стал одним из лучших самаркандских лихачей. Его нарядный экипаж брали нарасхват.  

Однажды в фаэтон Саида вскочили грабители, обворовавшие самаркандский банк. Заставили ехать в горы. Неподалеку от перевала Тахта-Карача сделали остановку. Здесь их ожидали сообщники с оседланными лошадьми. Выгрузив добычу, главарь шайки сунул извозчику деньги:

— Бери. Подохнут кони — все равно в убытке не будешь. Про нас — молчок.

Саид повернул упряжку. На обратной дороге его встретили полицейские во главе с приставом.

— Руки вверх, разбойник!

Саид повиновался. Пристав ринулся на него, резанул плетью по лицу. Удар пришелся в глаз. Саид взревел от боли, бросился на обидчика. Но один из полицейских свалил его прикладом.

Избитого до полусмерти Кахарова доставили в арестный дом и обвинили в соучастии в краже. Суд приговорил Саида к пяти годам каторги. Там молодой таджик встретил русского рабочего Александра Попова. Тот на многое открыл ему глаза, научил распознавать врагов и друзей простого народа. Изнурительный труд, чахотка свели Попова в могилу. В память о русском друге Саид принял его имя и фамилию. И когда вернулся, освобожденный Октябрем, в родные края, всем на удивление представлялся:

— Александр Попов...

Каторга не прошла бесследно. Высокий, жилистый двадцативосьмилетний богатырь выглядел гораздо старше своих лет. Зорко и сурово смотрел из-под козырька кожаной фуражки единственный глаз Саида. Кахаров был смелым, хладнокровным, находчивым, знающим языки, быт и нравы местного населения разведчиком.

Под стать Попову-Кахарову был и Узак Асадов. Его детские и юношеские годы тоже не были безмятежными.

Отец Узака работал по найму. Однажды при перевозке хлопка лошадь, впряженная в арбу, чего-то испугалась и рванулась в сторону. Одна кипа свалилась на землю и попала в грязь. Подбежал подрядчик, обругал возчика и со зла ударил плеткой. На этом все бы и кончилось, если бы не Узак. Увидев, что отца бьют. Он вцепился зубами в руку обидчика. Тот полоснул  плетью ребенка. Тут уж не стерпел отец. Он схватил подрядчика в охапку, шмякнул о землю, а из того и дух вон. Осудили за это на восемь лет каторги.

Когда Узак подрос, он поехал в далекий Нерчинск. Устроился там на работу. И хотя получал гроши, все же умудрялся выкроить на табак отцу. Общение с политкаторжанами помогло юноше найти верную дорогу в жизни. Она привела его в ряды борцов за свободу народа.

Вскоре по возвращении с каторги отец Узака умер. Еще раньше люди схоронили мать. Потому-то красноармеец Асадов и молчаливый такой. Но душа его чуткая. Познакомившись с Поповым-Кахаровым, он привязался к нему всем сердцем. И старший товарищ заменил ему родных.

Люто ненавидели Саид и Узак врагов революции, жадно учились военному делу. Поэтому, возможно, и сблизились с Иштваном Габришем. Храбрый и общительный гусар охотно делился с друзьями боевым опытом.

Пришелся ко двору и Янош Ковач. Весельчак, балагур, гармонист и певец, он скрашивал нелегкую солдатскую жизнь. Когда-то Ковач был эскадронным трубачом. Инструмент свой, пробитый пулей, измятый и потемневший, он донес до Туркестана. В сотне уже был сигналист Жидяев, прежде служивший в драгунском полку. Но Пархоменко рассудил, что не вредно иметь и второго. Жидяев жил на дому, с семьей. В случае тревоги его могло не оказаться под рукой. А Ковач постоянно находился в казарме. Пархоменко сам снес старую трубу венгра к кустарю-меднику. Тот искусно запаял ее, расправил вмятины, очистил от окиси. Засияла как новенькая. И теперь, когда сотня бывала на марше, Ковач по традициям венгерской кавалерии в паузах между песнями исполнял «поход».

Народ у нас был в основном молодой. Любили повеселиться, поддеть друг друга незлобной шуткой. Заводилой в этих случаях всегда выступал Вольдемар Клейн, в недавнем прошлом артист эстрады. Он сам сочинял забавные куплеты и пел их под аккомпанемент гитары. Ничто не могло согнать с его лица улыбку: ни тропическая жара, ни стужа высокогорья, ни  гнилая болотная испарина. И откуда только силы брались у долговязого и тонкого, как тростинка, бойца! Многие из нас вначале думали, что «артист» не приживется в сотне. Но он с честью выдержал проверку временем и боем.

Немало веселых минут дарили товарищам и музыкальные клоуны братья Бондаренко, и фокусник-иллюзионист египтянин Али-Араб. Приехав в Самарканд с цирком на гастроли, они так и застряли в городе. В голодное, тревожное время людям было не до представлений. Цирк закрыли, а артистов выбросили на улицу. Старший из братьев Бондаренко устроился рабочим на винном заводе, младший — на чаеразвесочной фабрике. Египтянин стал кучером директора госбанка. А когда в городе установилась Советская власть и потребовалось ее защищать, все трое взяли в руки винтовки и воевали с истинным мастерством.

Вооружались и обмундировывались мы как придется. Туркестан не имел промышленной базы. Пушки, пулеметы, карабины, даже сабли были у нас преимущественно трофейными. Патроны фабричного производства берегли в основном для пулеметов. Из винтовок же часто приходилось стрелять самодельными. Пули были свинцовые, без оболочек и, конечно, очень портили каналы стволов.

Нелегко было и с обмундированием. Туркестан, снабжавший всю Россию хлопком и шерстью, сам не располагал текстильными предприятиями. Кустари вырабатывали лишь грубую белую ткань — мату. Командование долго ломало голову: во что одевать бойцов? Выход все же нашли: стали шить все из кожи — и фуражки, и тужурки, и брюки. Какого только цвета не были они! Желтые, синие, малиновые, фиолетовые... В дождь и снег кожа линяла. Приходилось чернить ее сажей, сапожным кремом. А в летние месяцы обладатели таких доспехов изнывали от жары. Но что поделаешь! Приходилось терпеть.