Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг

href="ch2-25.xhtml#id114" class="a">[25] в ней находились и книги содержания каббалистического, философского («Море-Невухим» Маймонида), философско-богословского («Кузари», «Икарим»), нравоучительного («Ховос-Галвовос», «Месилас-Иешорим»), исторического («Седер Гадорос», «Иосифон», «Шалшелес Гакаббала»)[26] и проч. Не было в этой библиотеке только произведений новоеврейской, так называемой берлинской литературы, возникшей в половине XVIII века в Берлине, продолжавшейся в Галиции и в описываемое время нашедшей адептов и в России[27]. Эта новая, светская и религиозно-критическая, литература считалась вредною, запрещенною ( ), но сочинения и этого рода вскоре появились в Копыле, хотя тайным, контрабандным путем.

Кроме библиотеки при клаузе в Копыле было много частных библиотек меньшего размера. Каждый зажиточный и уважающий себя обыватель имел у себя на дому те книги, которые были ему доступны и которые отвечали его вкусу. Шкап с книгами, с полным комплектом Талмуда в красном кожаном переплете был лучшим украшением для еврейского обывателя, как жемчуг и бриллиантовые серьги для жены его. И книги, и ожерелье придавали дому важность, аристократический колорит. Впрочем, этот мертвый капитал в случае нужды можно было легко реализовать: заложить, продать, так как книги, особенно капитальные, подобно бриллиантам, имели реальную ценность и находили покупателей; в крайнем случае можно было их дать в виде приданого за дочерью.

И женщины имели свои библиотечки, соответствовавшие их развитию и духовным потребностям и состоявшие исключительно из книг, писанных на жаргоне[28], так как женщины древнееврейского языка не знали. Это были большею частью книги религиозного содержания, как молитвенники, «Цеэно-Уреэно» — Пятикнижие с легендарными агадическнми приправами, «Менорас Гамоэр» — нравоучительные рассказы из агады и мидраша, также рассказы из древней еврейской истории вроде «Гедулас Иосиф» — романтическо-легендарная история Иосифа Прекрасного; попадались также и светские книги, все переводы или переделки с других языков, как, например, «Баба-Маасе» («Бова Королевич»[29]), «Тысяча и одна ночь» и т. п. В сороковых годах стали появляться от времени до времени и бытовые описания, и юмористические рассказы талантливого писателя, отца новожаргонной литературы А.М. Дика. Строгий «Index», существовавший для еврейской литературы[30], не касался жаргонной: она была в таком пренебрежении у ученых талмудистов, что они не могли себе представить в ней чего-либо опасного для ортодоксии. Благодаря этому «диковская» литература беспрепятственно и в огромном количестве экземпляров распространялась среди читающей публики{3}. Эту публику вначале составляли простолюдины и женщины. Серьезные мужчины со снисходительною улыбкою смотрели на невинные забавы своих жен и дочерей, собиравшихся в субботние дни для чтения этих «шуточных рассказов», но молодежь вскоре поняла, что автору этих рассказов не до шуток, и делала из них надлежащие выводы.

Копыльские патриции, то есть обыватели, выдававшиеся ученостью, состоятельностью или знатностью рода, относились пренебрежительно к своим бедным согражданам — ремесленникам, извозчикам, чернорабочим и проч., менее их сведущим в законе и менее их могущим уделять время молитве и богоугодным делам. Знатный копылец ни за что не выдал бы своей дочери за ремесленника; такой союз был бы позором для всей семьи. От покойной моей матери я часто слышал: «Слава Богу, в нашем роде нет ни одного выкреста и ни одного ремесленника», Патриции захватили все почетные должности и места в синагоге, оставляя плебеям задние скамейки у самых дверей. Плебеи не выдержали и в лице общества портных удалились из синагог, — не на Священную гору, подобно своим римским собратьям, и даже не в близкий Schloss, а в особое помещение, обращенное ими в молитвенный дом, где они почувствовали себя полными хозяевами: обзавелись собственными свитками Торы, собственными старостами и даже собственным «ребе», который объяснял им установленные недельные отделы Пятикнижия и читал нравоучительные книги.

К сожалению, и в этой молельне скоро возникли несогласия: «помещичьи портные» («prizische Schneider»), более богатые и влиятельные среди портных, забрав в свои руки бразды правления, обижали своих менее счастливых товарищей, лишая их почетных должностей и указывая им места пониже, что повело к частым пререканиям и ссорам, переходившим иногда и в драки.

Да, абсолютное равенство между людьми невозможно!

VI. Шульклепер. Баня. Банщик Пиньке

Для созыва прихожан на молитву в Копыле был особый священнослужитель Юдель (так, кажется, его звали), прозванный «шульклепер» потому, что на его обязанности лежало пред утреннею и вечернею молитвами обходить весь город с молотком в руке и в каждый еврейский дом дважды ударять молотком в знак того, что пора идти на молитву[31], в случае же, когда в городе кто-либо умирал, население извещалось об этом тем, что шульклепер вместо двух ударов делал три. В субботу, когда ни носить молоток, ни постукивать им нельзя, шульклепер, обходя город, звучным голосом выкрикивал: «Iiden, in Schul arein!» («Евреи, в синагогу!»). В пятницу, ровно в 12 часов дня, он тем же напевом призывал обывателей в баню: «Iiden, in Bod arein!» («Евреи, в баню!»). Служба вообще нелегкая, но особенно трудною она была во дни покаяния, когда молитва начиналась в 2 часа ночи — время самого крепкого сна обывателей; тогда Юдель не ограничивался положенным числом ударов, а стучал, рвал ставни и кричал до тех пор, пока не убеждался, что обыватель встал с постели. Собственно говоря, должность шульклепера была в Копыле совершенно излишняя: никакой копылец и так никогда не пропустил богослужения и не опоздал приходом на молитву, существовала же эта должность только в силу обычая. Обычай считался выше даже закона, да притом соблюдение этого обычая не было сопряжено для общины ни с какими расходами. Юдель был сапожником и жил своим трудом; жалованья по своей должности не получал, даже молоток был его собственный, тот самый, которым он вбивал гвозди в каблуки; вся польза для него от этой должности состояла лишь в том, что она давала ему право участвовать в известных пиршествах, как, например, на свадьбах, помолвках и проч., и получать при этом иногда какое-либо подаяние. Но и не для таких материальных выгод принял Юдель на себя эту обязанность, главное тут было — честь числиться в сонме священнослужителей (

). И каждый копыльский сапожник охотно взял бы на себя этот труд; если же выбор пал именно на Юделя, то это благодаря его осанистой фигуре, крепким его рукам и ногам и приятному голосу — свойствам, очень ценимым в шульклепере.

То обстоятельство, что одно и то же лицо звало копыльцев и на молитву, и в баню, уже показывает, что баня в Копыле была не только банею, а еще чем-то высшим. В самом