«Человек, первым открывший Бродского Западу». Беседы с Джорджем Клайном - Синтия Л. Хэвен

из виду лишь ненадолго. Они отслеживали все мои передвижения своим радиолокатором.

Поразительно, что такая техника имелась у них уже в 1960 году, задолго до того, как стала доступна массовому потребителю!

Да. В этом отношении спецслужбы за железным занавесом были «сверхсовременными». В Кракове я пробыл недолго. Оттуда отправился в Закопане, небольшой городок в Татрах близ чешской границы. Там состоялась моя вторая встреча с Лешеком Колаковским – он проводил там выходные, там было что-то наподобие молодежного слета.

Впоследствии труды Адама Подгорецкого по социологии снискали широкую известность и большое уважение. Несколько лет тому назад он умер. До недавних пор я поддерживал контакты с его вдовой. Почти всю жизнь он как ученый проработал в Канаде, и его вдова живет там до сих пор.

И вот спустя несколько лет, в Ленинграде, сотрудники КГБ задали вам вопрос об этом инциденте?

Да. Очевидно, они связались с польской тайной полицией и получили полный отчет о том, где я бывал и с кем виделся в Варшаве и Кракове.

Но во время той длительной поездки в СССР в 1960 году вас ни разу не допрашивали в КГБ?

Не допрашивали. А когда в 1968 году наконец допросили, они могли бы задать мне массу других вопросов. Почему они не спросили у меня: «Чем вы занимались вместе с тем человеком, пока ехали на машине из Варшавы в Краков? И почему, когда вы приехали в Краков, его с вами больше не было?»

Они не допрашивали вас не только во время той поездки, но и во время других – ни в 1966 году, ни в 1967‑м.

На допросе в 1968 году они признались, что в 1966 году пристально наблюдали за мной, но в то время не стали допрашивать, потому что моя дочь серьезно заболела и нам пришлось уехать из России досрочно – планировали пробыть четыре недели, а пробыли три.

В последнее время меня занимает вопрос: «Отчего сотрудники КГБ не допросили меня в 1967 году?» Очевидно, им было известно, что я общаюсь с Иосифом. Они постоянно держали его под колпаком. Мы обычно принимали все стандартные меры предосторожности. Либо у Иосифа играла громкая музыка, а мы разговаривали шепотом, либо мы просто писали записки и передавали их друг другу, чтобы магнитофоны ничего не уловили. В КГБ наверняка подозревали, что Иосиф передает мне или готовится передать неопубликованные стихи для вывоза за границу и публикации и/или для перевода.

И он их действительно передавал. В тех обстоятельствах это требовало большой отваги. Вы ничего не устрашились. Вскоре после этих инцидентов вы тайно вывезли за границу стихи Бродского для будущего сборника «Остановка в пустыне». Также вы передали Иосифу деньги – вознаграждение за нелегкий труд. Вероятно, это его очень выручило – с деньгами у него было туго.

Да. В июне 1968 года я вручил Иосифу 250 рублей (без малого 300 долларов по тогдашнему обменному курсу) – то были авторские отчисления за «Стихотворения и поэмы». В последний раз мы виделись 27 числа.

В те дни мы уже обсуждали идею новой публикации его стихов в каком-нибудь эмигрантском издательстве и прикидывали, что включить в обе книги. Он дал мне рукописи нескольких десятков новых стихов, не попавших в «Стихотворения и поэмы». На границе меня обыскали, но, к счастью, не нашли стихов – я вез их в карманах куртки. Признаюсь, от страха у меня сердце упало в пятки.

Еще бы.

На мне была куртка с двумя глубокими внутренними карманами, и оба кармана оттопыривались: в них лежали напечатанные на машинке тексты Бродского – листки формата А4, сложенные вчетверо. Всего, наверное, двадцать пять или тридцать листков. Разумеется, я страшно боялся, что на границе меня обыщут. В московском аэропорту, откуда я вылетал в Амстердам, мой портфель и два чемодана досмотрели очень тщательно, досконально. Но, к счастью, меня самого обыскивать не стали.

Самая длинная поэма Иосифа, «Горбунов и Горчаков» – в «Остановке в пустыне» она занимает более сорока страниц, а в машинописи, вероятно, без малого пятьдесят, – просто не влезла бы в карманы моей куртки. Тогда – в 1968–1969 годах – в Ленинграде даже не было американского консульства. Так что Карл Проффер умудрился доставить машинопись из Ленинграда в Москву, а оттуда, из посольства, отправить с дипломатической почтой.

Итак, вы переправили стихи через границу. Это потребовало немалого мужества – ведь вы совершили этот поступок уже после столкновения с властями. Давайте вернемся вспять и обсудим ваш допрос сотрудниками КГБ.

Да, меня допросили во время той же поездки в Россию – шестой по счету, в 1968 году. Именно тогда КГБ в конце концов за меня взялся. Точная дата у меня где-то записана, но дело было на первый или на второй день после моего приезда в Ленинград. Думаю, ту поездку мы начали с Москвы. В конце августа я жил в одной ленинградской гостинице[47].

Я возил по России довольно большую группу – полный самолет народу. Группу спонсировал «Корпус по обмену гражданами» (КПОГ), волонтерская организация, у которой был успешный опыт налаживания контактов между американцами и их коллегами в России. Было несколько студентов, но также в группу входили зрелые люди, работавшие воспитателями в детских садах, пожарными или водителями грузовиков: широкий срез американского общества. Итак, если американским воспитателям детских садов хотелось посетить советский детский сад, КПОГ мог это организовать. А если американским пожарным хотелось посетить советскую пожарную часть, тоже.

С советской бюрократией вечно были проблемы, и я имел дело с весьма неприятной дамой, заместителем директора гостиницы. Однажды она подошла ко мне и объявила довольно неприятным голосом: «Вам нужно увидеться с директором. Он должен обсудить с вами некоторые проблемы». «Хорошо», – сказал я. Она подошла к какой-то закрытой двери и постучала. По-видимому, это была переговорная для служебных надобностей. Дама куда-то исчезла, а ко мне подошли два сотрудника КГБ, высоко держа свои удостоверения, чтобы я увидел, что они из Комитета государственной безопасности. С этого начался допрос, продлившийся два часа с гаком. Оба сотрудника назвали мне свои имена – Владимир и Николай, оба эти имени использовал Ленин – конечно, своих настоящих имен они мне не сказали. Оба выглядели как профессионалы в своей области, обоим было то ли сильно за тридцать, то ли немного за сорок.

Владимир был старше и говорил больше всех, а Николай был лингвист, именно он владел английским, хотя, насколько