Покинутая царская семья. Царское Село – Тобольск – Екатеринбург. 1917—1918 - Сергей Владимирович Марков

них тем, что является самым дорогим для каждого человека – своей жизнью!

В июле пришла телеграмма о досрочном производстве в офицеры государем в Царском Селе выпуска юнкеров петербургских военных училищ. Политический горизонт был окутан тучами, в воздухе пахло грозой и, наконец, грянул гром! 19 июля вечером было получено известие о том, что Германия объявила нам войну. Величайшая мировая трагедия началась. За день до объявления всеобщей мобилизации я выехал на пароходе из Ялты в Одессу и в день ее объявления был уже у отца.

Одесса волновалась, шумела, как встревоженный муравейник. Улицы были полны народа, оживленно комментировавшего на все лады официальное сообщение. Многотысячная людская масса сплошной стеной запрудила Дерибасовскую и прилегающие к ней улицы.

Могучие раскаты «ура!» и громовое пение гимна сплошным стоном стояли над взбаламученным городом.

– Германия объявила нам войну! – слышались возгласы отовсюду.

– Долой немцев! Все на фронт! За царя-батюшку, за Русь православную!

Вот на углу Дерибасовской и Екатерининской публика подхватила молодого, только что произведенного офицера и стала его качать.

– У-р-р-а-а-а! Не выдадим вас! Все пойдем, как один, на войну за вами! – хрипло кричит возле меня какой-то штатский, рабочий по виду.

– Кадет, а кадет, вы читали? – обращается ко мне неизвестная дама и сует в руки лист экстренной телеграммы, и я читаю:

«Со спокойствием и достоинством встретила наша Великая Матушка Русь известие об объявлении войны. Убежден, что с таким же чувством спокойствия мы доведем войну, какова она бы ни была, до конца. Я здесь торжественно заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдет с земли нашей».

С этими словами государь обратился к народу, собравшемуся на площади против Зимнего дворца.

Толпа расступается, все обнажают головы. Могучие звуки гимна полились из тысяч уст…

По Дерибасовской улице идет огромная манифестация и несет впереди портрет государя, государыни и наследника.

Над толпой реют национальные флаги.

– Все на фронт! Умрем за Россию! – несется отовсюду.

Так Одесса встретила объявление войны.

Глава X

Взрыв небывалого национального подъема, искреннее желание всех без различия кругов общества принять посильное участие в войне широкой волной прокатились по всей необъятной стране, от края до края, от моря до моря… Мобилизация шла в необычайном порядке, призывники являлись массами, зачастую до срока, случаев уклонения почти не было.

Высочайшим указом продажа казенного вина, водочных изделий и пива была запрещена на все время войны. Одним росчерком пера государь «отрезвил» Россию, так же как 18 лет перед этим самодержавной волей и властью государь ввел в России казенную продажу питья, разработанную и проведенную в жизнь графом Витте в тесном сотрудничестве с моим дедом.

По определению одного француза-экономиста, посланного президентом Феликсом Фором к графу Витте для ознакомления с проведенной реформой, последняя с государственной точки зрения превосходна и должна дать самые благие результаты. Но для того, чтобы ввести такую реформу во Франции, необходимо предварительно одно важное условие, а именно чтобы та страна, в которой она вводится, имела неограниченного монарха, а во Франции, увы, играют громадную роль при выборах кабатчики, борьба с которыми была непосильна.

К сожалению, запрещение продажи питья имело и серьезные отрицательные последствия. Не говоря уже о том, что запрещение продажи водки нанесло почти непоправимую брешь в государственном бюджете, оно повлекло за собой развитие тайной торговли вином, которая приняла огромные размеры и при которой всякая шушера набивала себе карманы, обирая обывателя. Крестьянство же решило пополнить пробел водки гонкой спирта из пшеницы, ржи, кукурузы и прочих предметов насущной необходимости и, благодаря примитивности курения спирта, уничтожало громадные запасы нужного для войны продовольствия, что, конечно, пагубно отразилось как на фронте, так и в тылу.

В первый же день приезда в Одессу я сказал отцу о своем желании во что бы то ни стало идти на войну. Мой отец совершенно спокойно выслушал меня и ответил:

– Я понимаю твои мысли и чувства. Как честный человек и патриот, искренне любящий своего царя и Родину, несмотря на всю тяжесть расставания с тобой, я должен приветствовать это твое желание. Но, так как это вопрос чрезвычайно серьезный и, быть может, решающий в твоей жизни, я тебе даю двадцать четыре часа на размышление. Ты взвесь все за и против твоего желания, проникнись сознанием важности предпринимаемого шага и тогда сообщи мне свой ответ!

Вполне понятно, что я от своего желания не отступил, и мой отец послал телеграмму директору Николаевского корпуса с просьбой разрешить мне идти на войну.

Я с трепетом ждал ответа, но он долго не приходил. Телеграф был перегружен военными телеграммами, и, когда он наконец пришел, я был в отчаянии. Ответная телеграмма лаконически гласила: «Не разрешаю. Генерал-майор Квадри».

Не знаю, чем руководился директор корпуса.

Тогда мой отец послал телеграмму военному министру генералу Сухомлинову, и около половины августа пришел ответ: «Разрешаю вашему сыну отправиться на войну при условии взятия его из корпуса на свое попечение. Генерал Сухомлинов».

Я ликовал. День получения этой телеграммы был одним из самых счастливых дней моей жизни. Немедленно мой отец послал телеграмму генералу Квадри с просьбой уволить меня из корпуса по выдаче аттестата об окончании пяти классов такового и телеграмму командиру Крымского конного Ее Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка, полковнику Дробязгину с просьбой принять меня охотником для совместной службы со сводным братом штабс-ротмистром Думбадзе. Вскоре был получен от него благоприятный ответ.

Сборы мои были недолги, и после молебна в родном мне Одесском корпусе, где кроме директора генерал-майора Радкевича, инспектора генерал-майора Кошлича, ротного командира полковника Цытовича, присутствовало также мое бывшее отделение с моим воспитателем капитаном Жуковым во главе. Отец Петровский в прочувствованном слове благословил меня от имени корпуса иконкой Иоанна Воина, которая давалась обыкновенно кадетам, кончившим корпус. Я с нею никогда не расставался, она охраняла меня во все последующие тяжелые и трагические для меня дни и в настоящее время находится при мне.

С легким, радостным сердцем я шел на войну, и радость моя омрачалась только сознанием тех переживаний, которые должен был испытывать мой отец при отправлении своего единственного сына в поход.

От матери я скрыл свой уход на войну. Она узнала о нем только тогда, когда я уже был на фронте, и прислала мне свое письменное благословение. Ее иконка Козельщанской Божией Матери, которой она, как будто предчувствуя, благословила меня при моем отъезде из Ялты в Одессу, тоже каким-то чудом сохранилась у меня до сего дня. Один раз я считал