Юрий Ветохин - Склонен к побегу

— На поезд я могу достать вам билет, а на самолет или пароход доставайте сами! Очевидно мы больше не увидимся. До свидания! Приедете еще в Батуми — заходите в гости, я буду рад принять вас у себя дома (и он назвал свой адрес).

Мы попрощались за руку и я пошел на Морской вокзал, Пароход отходил в этот же день, вечером. Я купил билет, потом рассчитался в гостинице и, провожаемый соседом по номеру, пришел на причал. Посадка уже началась и в числе провожающих я увидел своего следователя. Я прямо подошел к нему и заговорил:

— Здравствуйте! Вы пришли удостовериться, что я действительно уезжаю?

— Тссс! — зашипел чекист. — До свидания! И не подходите больше ко мне — я занят!

Я понял, что он кого-то караулил. «Очень хорошо, что я еще раз засвидетельствовал, какой я простачек!» — подумал я и, попрощавшись со своим приятелем из гостиницы, взошел на борт теплохода.

Прибыв в Сочи, я взвесился. Мой вес оказался 70 килограммов. Значит, я потерял 10 кило.

Часть 2. Глаз скорпиона

Глава 9. Литературное объединение начинающих писателей

Подняв воротник своего плаща, я вышел из трамвая на Литейном проспекте и направился в сторону Невского. Был тоскливый сентябрьский вечер. Шел дождь и сильный ветер бросал в прохожих жухлыми листьями. Как всегда, Невский был запружен машинами и автобусами, черное облако от выхлопных газов которых стлалось по ветру и заставляло меня поминутно плеваться и затаивать дыхание. Водосточные трубы на Невском нигде не доставали до земли и дождевая вода из них лилась на ноги прохожим. На крыше дома, над кинотеатром «Титан», был виден огромный лозунг «Слава КПСС!», а рядом с ним — портрет Хрущева без бородавок на лице. Я вспомнил, что в советских учебниках истории и туристских справочниках указывалось, что «до революции Ленинград не был таким прекрасным городом, как теперь». Однако, на деле все было как раз наоборот. Об этом мне говорили родители, родственники и их знакомые, когда они были еще живы. Позднее я нашел подтверждение их словам во многих книгах. Но с каждым годом становится все труднее находить правдивые сведения о жизни до революции 1917 года. Почти все свидетели дореволюционных лет уже умерли или настолько состарились, что ничего не помнят. Пользуясь этим, коммунисты извратили все факты, переделали книги, а старые газеты и журналы, хранящиеся в библиотеках, запретили выдавать для чтения. Теперь ложь стала называться правдой, а потому многие верят в то, что революция на самом деле принесла какие-то улучшения.

Мне хотелось есть. В сплошном потоке спешащих пешеходов, большинство которых несли в руках сумки или авоськи, я перешел на другую сторону Невского и вошел в угловой магазин «Гастроном». В магазине было много народу и стояли длинные очереди. Я подошел к кондитерскому отделу, где народу было поменьше, и, вынув из кармана все свои деньги, пересчитал их. Оказалось 8 рублей и 25 копеек. «До получки еще 5 дней, — соображал я, — по 1,5 рубля в день, чтобы не протянуть ноги с голоду… А сегодня, если даже 3 копейки за трамвай я платить не буду, а поеду „зайцем“, все равно больше 25 копеек потратить не могу!»

Я подошел к колбасному отделу и увидел на витрине только один сорт колбасы, по 2 рубля 40 копеек за килограмм. Отстояв сперва очередь в кассу за чеком, а потом — к продавцу, который вешал колбасу, я, наконец, получил свои 100 грамм. Я съел колбасу тут же в магазине, без хлеба, а потом опять вышел на улицу.

Дойдя до набережной Фонтанки, я повернул влево. Метрах в 50-ти от Невского возвышалось старинное здание с табличкой при входе «Ленинградская Городская библиотека». Я вошел в дверь и не снимая плаща поднялся по лестнице на второй этаж. Там я прошел по коридору, откуда видны были читальные залы, и вошел в «Конференц-зал». Конференц-зал представлял собой просторную комнату с круглыми столиками и стульями. На стенах комнаты висели портреты русских и зарубежных писателей, а также Хрущева и Брежнева. За столиками сидели или стояли человек 25. Многих из них я знал, но одна группа людей, державшихся поодаль от других, была мне незнакома. Знакомые мне люди были членами Ленинградского Городского Литературного объединения начинающих писателей и среди них — руководитель объединения, писатель Виктор Бакинский, пожилой человек, начавший свою литературную деятельность еще во времена Есенина и даже написавший в то время о Есенине знаменитую критическую статью, которую теперь можно увидеть под стеклом в Пушкинском доме, но нигде нельзя прочитать. Я стал членом этого объединения 5 лет назад, когда у меня появилась и созрела мысль — написать на базе моих дневников правдивую книгу о жизни простых людей в Советском Союзе под названием «Сергей Хлебов». Писателям необходимо общение между собой. Поэтому однажды я взял с собой политически нейтральный очерк «По Есенинским местам», написанный мною после посещения родины Есенина и моих дедов — Рязанской области, и пошел с этим очерком в Ленинградское отделение Союза Советских Писателей, находившееся в шикарном старинном особняке на набережной Невы. Дежурный чиновник, к которому я обратился, прочитал мой очерк, сделал несколько замечаний, а потом заполнил на меня анкету и вложил ее в свою картотеку (очевидно для КГБ, как на потенциального писателя антисоветчика). Затем чиновник дал мне направление для поступления в члены Ленинградского Городского литературного объединения начинающих писателей, сокращенно— ЛИТО. Это ЛИТО работало при городской библиотеке и собиралось на семинары один раз в неделю, по вторникам. Сегодня был вторник.

Как всегда, члены ЛИТО сидели по группам. Каждая группа имела собственные идеи в литературе. Тут были и ортодоксальные последователи социалистического реализма, которых возглавлял украинец-офицер, и «молодые бунтари», ориентирующиеся на Запад, в основном евреи, и группа приверженцев русского классического романа, пользовавшаяся презрением первых двух групп. Я, конечно, не принадлежал к первой группе. Мои литературные интересы были ближе ко 2-ой и 3-ей группам. Общим для всех членов ЛИТО признаком было почти поголовное высшее образование в какой-либо области и любовь к литературе.

Секретарь ЛИТО и мой друг, детский врач Лида Филатова, сидела за отдельным столиком и регистрировала приходящих в специальном журнале.

— Юра-а-а! — закричала она мне в своей обычной экспансивной манере, энергично повернув ко мне голову с крашенными рыжими волосами и с неизменной сигаретой во рту. — Юра-а-а! Иди сюда, пока место свободно: я тебе что-то расскажу!

Рассказ был опять из ее медицинской практики, о смерти ребенка. Хороший сюжет для какого-нибудь другого писателя, но только не для меня. У меня были свои, особенные темы, но о них никто кроме меня не знал.