Юрий Айзеншпис - От фарцовщика до продюсера. Деловые люди в СССР

Ознакомительный фрагмент

Там я познакомился с известным саксофонистом Алексеем Козловым, а потом уже узнал интересную историю про его роскошный инструмент. Вот ведь авантюрист! Вначале Козлов дудел на трофейном альт-саксофоне, а в 58-м в витрине музыкального магазина на Неглинке он увидел новенький тенор-сакс немецкой фирмы «Вельткланг». Учащийся архитектурного института и организатор студенческой самодеятельности, Козлов остроумно провернул покупку через профком. Явился с официальным письмом и приобрел сакс по безналу. Оснастив впоследствии этот вполне легальный инструмент мундштуком подпольного московского мастера Телятникова, он не переставая удивлял нас своей виртуозной игрой.

Еще у Козлова был магнитофон «Яуза-5» с тремя скоростями. Прокручивая композиции в два раза медленнее, чем они звучали в оригинале, он списывал ноты саксофонных пассажей западных профи, которые на обычной скорости казались ему недосягаемыми. Так оказался разъят на составляющие филигранный гений Чарли Паркера, и не он один. Все, что списывалось с «Яузы», было услышано у других музыкантов, сочинено и переделано, оттачивалось в «Молодежном». Люди узнали, что существует не только мировая классика и советская эстрада. Что есть другая музыка, которую мы называли «свободной». Кстати, там же, в «Молодежном», несколькими годами позже проходили первые выступления Пугачевой. Потом Алла поселится в двух шагах от него, а кафе уже после «перестройки» превратится в клуб «Карусель» и будет еще часто менять названия, теперь это «Музей». Что за странное название?

В «Молодежном» постоянно дежурили комсомольские дружинники — обязательный атрибут большинства кафе тех лет. Также там существовал совет — некий коллегиальный орган, определявший тематику вечеров, следивший за репертуаром и отчитывавшийся перед вышестоящими «товарищами». Полный «демократический централизм», как и сказано в Уставе ВЛКСМ. Естественно, в совете кафе заправляли комсомольцы-активисты. Председатель совета — Абраменко. Миша Сушков, впоследствии работавший в Телецентре Останкино секретарем парторганизации, а тогда тоже вполне заметная фигура — член горкома комсомола. Еще кто-то. По вторникам в «Молодежном» проводились конкурсы, где давались оценки по десятибалльной системе за каждую исполненную песню: максимум 60 баллов. По тем же вторникам, только уже вечерами, устраивались джазовые сейшены. Помимо Козлова и Павлова, там выступали такие отечественные звезды, как Макаршев, трубач Понаморев, пианист Борис Фрумкин… Кстати, с Борисом вообще занятное совпадение вышло: еще в Лефортово мы учились вместе, только в параллельных классах, но о его увлеченности музыкой я не подозревал. Хотя и сама музыка меня тогда не особо привлекала. И вот, встретившись через несколько лет в кафе, мы начали дружить и активно общаться. Фрумкин сейчас в США живет, однажды даже встречался с ним.

От джаза я получал необычайный кайф, мощный энергетический заряд. Я хорошо понимал и чувствовал эту музыку. Хотелось слушать ее и дома, и мне срочно потребовался магнитофон, а одним из лучших в те годы считалась катушечная «Комета». Я попросил денег у родителей, но выделенных ими средств не хватало, и пришлось сдать в ломбард роскошный костюм, который мне сшили на выпускной вечер. Получил немало — 600 или даже 800 рублей. И мечта сбылась — денег хватило и на магнитофон, и на десяток фирменных дисков. Первые мои записи — джазовые композиции ведущих музыкантов мира. Джон Колтрейн, Вуди Герман, Элла Фицджералд, Луи Армстронг… Таких имен я мог бы назвать порядка ста. Знал различные направления — авангардный джаз, джаз-рок, популярный джаз. Потом меня потянуло к истокам рок-музыки, к основателям такого направления, как ритм-блюз.

Круг истинных меломанов Москвы большими размерами не отличался, почти все друг друга знали. Если у знакомых появлялась пластинка, ее сразу же переписывали, как правило за деньги или по бартеру. Основные же сделки по обмену и купле-продаже происходили на черных рынках столицы. Их периодически разгоняли, но они возрождались, как птица Феникс. Пластиночных спекулянтов называли «дискачами», хотя о какой спекуляции могла идти речь, если у дисков не было госцены? И «фарцовщик» — тоже неправильный термин. Конечно, это был в определенной степени бизнес, столь ненавистный социализму. В нынешней терминологии — «малый». С другой стороны, заниматься им успешно могли лишь истинные знатоки и любители музыки. И лучшее доказательство отсутствия исключительно денежной подоплеки — многие сделки в ущерб материальному эквиваленту, с целью заполучить любимого исполнителя или желанный диск. А именно это и отличает настоящих коллекционеров. Да и немалую долю зарабатываемых денег мы вкладывали в те же диски, но уже для своей домашней фонотеки.

Рядом с местом, где позже построили две гостиницы «Белград», в те годы находился весьма известный комиссионный магазин. Там продавалась аппаратура — кино-, фото-, радио-, теле-. Частью практически «антикварная», частью — просто старая и сильно б/у, и лишь изредка попадалась дорогая импортная техника. В основном она шла мимо прилавка, но кое-что выставлялось, смущая граждан многочисленными нулями ценников. Около магазина всегда толпилась масса народу — в выходные, наверное, до тысячи. Люди кучковались по интересам: кто-то собирал монеты и марки, кто-то — коллекционировал антиквариат, кто-то фарцевал жвачкой (на жаргоне — «чуин-гамом») и джинсами. Ну а я и еще сотня таких же любителей западной музыки занимались продажей и обменом пластинок. Милиция никогда не могла навести там полный порядок, но в толпе шныряло множество дружинников, оперативников. Иногда кого-то уводили под белы рученьки в опорный пункт, обыскивали, допрашивали, составляли протоколы. Отнимали товар и деньги, заводили уголовные или административные дела по факту спекуляции. Хотя на фоне подпольной торговли шубами или валютой наш бизнес вызывал скорее удивление: подумайте сами, с какой стати пластинке стоить 30 рублей, если за 55–57 копеек можно купить отечественную и безо всякой очереди. С другими песнями, правда, но разве это важно? Вообще казалось странным, что такие деньги просят практически за воздух (за звук) и кто-то их легко отдает! Ненормальные! Впрочем, оперативники с большим стажем не сомневались, что от относительно невинных музыкальных забав до более серьезных провинностей и даже преступлений — один шаг. И были ох как правы.

В качестве нравоучительной профилактики меня однажды настойчиво привлекли на роль понятого при обыске пойманного местного валютчика. Хотя я всячески отнекивался, но фраза про «гражданский долг» звучала больно уж угрожающие. В опорном пункте сидел молодой парень с лицом столь же зеленым и мятым, как и баксы, которые извлекали из его носков. «Это уже на солидный срок тянет», — менты стращали бедолагу и смотрели на мою реакцию. Я же оставался совершенно невозмутим: я-то здесь при чем? Я никогда не буду заниматься этой «гадостью», а если и буду, то не попадусь.