Владимир Гельфанд - Дневники 1941-1946 годов

Он приодел ее в гражданское платье, и она вышла к своим сомученицам веселая и растерянная.

В середине дня меня и Каноненко вызвал Рысев. Он был вежлив и добр. Предложив сесть, застенчиво приступил к изложению своего требования.

Я получил задание руководить всеми окопно-оборонными работами, на осуществление которых мне давался весь личный состав подразделения. Я выслушал, ушел к себе и в ожидании бойцов из бани, где они мылись с Шитиковым во главе, стал перечитывать письма и готовить на них ответы. Я отходчив. Встретив такое милое обращение Рысева я почему-то посовестился своего рапорта, который вчера отослал на имя начальника политотдела, а позавчера помог Каноненко оформить и отослать его рапорт туда же.

Еще раз упрекнул себя несколько позже, когда перед отправкой в командировку узнал о вынесении Каноненко пяти суток ареста, и снова встретил улыбающегося Рысева в хозвзводе в тылах батальона. Но было уже поздно и я не могу теперь ничего сделать.

Дело в том, что в мое отсутствие приедет комиссия, будет разбирать, и бог весть, что на меня могут наговорить. Не надо было мне торопиться, ведь остался в стороне Шитиков и наверно опять выйдет сухим из воды. Впрочем, сейчас не до этого.

Глубокая ночь. Моринг мертв, если не считать комендатуры и воинских частей на его окраинах.

21.03.1945

Город Нойдамм.

Повезло. Только пять километров случилось мне пропутешествовать пешком. Остальное - машиной. Более 30 километров сделал сегодня, и вот в Нойдамме.

Средней величины город, много четырехэтажных зданий. Улицы есть асфальтированные, остальные - мощёные. Всюду следы разорения и боев. Некоторые здания разрушены до основания, некоторые целые или частично разрушены. Двери настежь, стекла на земле вдребезги, всюду пух и прах.

В одном доме неожиданно наткнулся на труп безобразной старухи и ужаснулся. Она лежала как бревно, на распотрошенной кровати и была похожа на саму смерть, какою рисуют ее - полуисчахшей и страшной. Быстро захлопнул дверь, вышел, с отвращением сплюнул. Обошел кругом дома и с другой стороны приоткрыл дверь - остолбенел. Опять труп, старика-немца. Бросился вон из этого мрачного дома, а вдогонку мне яростно свистел ветер, стуча окнами, вертя пухом и шелестя верхушками деревьев.

Дезертира Осмоловского не нашел. Спрашивал в комендатуре, искал в списках запасного полка особого отдела.

В лесу за городом масса артчастей. Дошел до опушки, чуть углубился в лес - увидел машины армейские, корпусные - много, не сосчитать сразу. Возле них работали пленные немцы. Им не трудно здесь жить: пищи хватает, работа легкая, и в отношении ночлега неплохо. Они и сами говорят об этом. Самых различных возрастов офицеры и самой различной формы: и в гражданских костюмах, и в шляпах, и во всем военном. Насмотрелся на них, решил дальше не ходить. Мудрено найти человека, пребывающего нелегально в части, среди тысяч и тысяч людей.

Вернулся в город. Комендант дал мне справку для получения талонов в столовую. Пошел с этой справкой, да не туда куда следует, и по простоте поваров неплохо пообедал в неположенном месте. Хотел было поужинать в офицерской столовой гарнизона, но совесть не позволила, и стал разыскивать свою столовую.

Тут девушки. Весьма симпатичные, но у одной из них отвисли груди, а у другой ... и вовсе темное дело, хотя фигура что называется. Полюбезничал немного, но дальше этого не пошел. Ночь застала меня слишком несвоевременно, - девушки спешили спать и столовую оставили на замке. Пришлось распрощаться.

Палец мучает. Тревожат думы всякие, и жизнь все больше разочаровывает.

Встретил Ставрова. Он в госпитале. Три ордена украшают его грудь. Он ходит гоголем и говорит всем, что воевал бесстрашно. Отрицать нельзя. Отрицать правительственные награды - значит отрицать справедливость. Люди со стороны не знают всей истины - и пусть их, глупцов! Обидно только за себя, и эта неотвязная мысль пытает душу. Что делать? У кого искать правды и справедливости? Бога нет, а кроме него никто ничего знать не может о мною пережитом.

Рапорта... Но к ним везде относятся наплевательски. Зачем я страдал так бесплодно? Родина, за которую я так много пережил, за которую столько рисковал жизнью, она ли не поймет моих дум и страданий. Она ли не поможет моему горю? Но, Господи, она ведь не знает ничего обо мне, я ведь ничем ни на грамм не возвысился над жизнью, и дальше полка, дивизии, обо мне никто ничего не знает. Горе мне и стыд беспощадные!

Девушки в гражданском выглянули в окошко. Я посмотрел - они исчезли. Стал подходить ближе - они вышли на улицу, важно пересекли ее и скрылись в дверях парадного подъезда большого трехэтажного здания. Я остановился. Милые лица и гражданские платьица привлекли мое внимание. Неужели немки? - подумал я, - ведь еще ни разу не встречались мне красивые "фрейлин".

Девушки вдруг выскочили на крыльцо, улыбающиеся, и опять скрылись. Я кинулся к зданию, но было уже поздно. Когда я поднялся на первые ступеньки лестницы - на третьем этаже хлопнула дверь. Так неожиданно оборвалось в самом начале нечто заманчивое.

Позже я заходил туда. Щупал дверные ручки в темноте и открывал одну за другой двери. Но всюду встречали меня комнаты, пахнущие медикаментами, светящиеся белизной простыней и материи. Людей нигде не было. Мне надоели эти тщетные начинания, и я вернулся в отведенное мне комендатурой помещение. Так больше я и не увидел этих двух девушек.

22.03.1945

Нет, вру! Сегодня утром, когда я собирался уезжать из города, в окнах здания увидел несколько заинтересованных женских мордашек, улыбающихся мне навстречу из операционной госпиталя (на 1 этаже). Я пошел прямо к окну, чувствуя на себе настороженные девичьи взгляды.

- Это не вы вчера выглядывали из-за дверей здания?

- Да, мы.

Я рассказал, как их искал потом в доме. Мимо прошла пожилая женщина-майор и улыбнулась во весь рот нам, молодым.

Я распростился с девушками, и когда отошел - помахал им рукой. Они радостно замахали ручками, и одна даже воздушным поцелуем ознаменовала наше прощание.

Я покидал город довольный и гордый своей молодостью. Да, судьба не обидела меня, наделив внешностью и умом. Но характер мой портит впечатления первого взгляда и отвращает от меня окружающих. Вот почему мне так нелегко живется на свете, вот почему я нередко бываю обижен своими товарищами зря и несправедливо.

23.03.1945

Сегодня был строевой смотр. Комдив приезжал и проходил через весь полк, тщательно осматривая каждого от рядового до офицера. Он маленький, плотный, черный, сердитый. Ругается отвратительно. Прямо перед строем крепко матюгнул начальника связи полка - капитана, и пригрозил понизить в должности до командира взвода. Меня миновал, хотя я был без шинели и без звездочки на гимнастерке, нашил две лишних пуговички, и вообще, отличался от других лиц.