Владислав Бахревский - Савва Мамонтов

Для композитора Снегурочка Забелы-Врубель была идеальным воплощением творческой мечты. И вдруг, как гром среди ясного неба. В день спектакля Мамонтов заменил Надежду Ивановну вызванной из Москвы, как на пожар, юной, розоволикой актрисочкой. В афишах вычеркивали Забелу-Врубель и вписывали Алевтину Пасхалову.

Савва Иванович хоть и грешил поспешностью большинства постановок, но о пополнении, обновлении труппы пекся неустанно. Будь у него достаточно средств, завел бы свою оперную школу… У каждого своя червоточина. Савва Иванович впадал в мелочную деспотическую экономию, не желая прибавить лишний рубль жалованья певцам, отказываясь купить нужное количество холстов и красок для декораторов, но он же за свой счет посылал молодых актрис и актеров учиться пению, а на примете у него было всегда несколько юных дарований.

Конечно, Мамонтов сгенеральничал. Никому не ведомая Пасхалова заняла место Забелы, благоговейно подготовленной композитором и не менее благоговейно Врубелем. Костюм и грим были продуманы до пуговиц, до каймы на подоле.

Бедная Пасхалова, встреченная ледяным молчанием товарищей по сцене, совсем еще начинающая, горящая желанием очаровать публику, послужить искусству, доброму Савве Ивановичу, — спела бесцветно, а выглядела еще бесцветнее. Мамонтов, не желая того, подставил молодую певицу. И конечно, был не понят. Римский-Корсаков писал Кругликову: «Я вел дело в простоте душевной, а встретился с самолюбием самодура. Замечаю, что в Московской частной опере царствует значительная доля лицеприятия, талантливых людей оттирают».

Роль Снегурочки Забеле возвратили, но Савва Иванович, видимо, был все-таки злопамятным, по крайней мере своенравным и капризным человеком. Не увольняя Надежду Ивановну из труппы, театру Врубель был нужен, он все время обходил ее ролями. Через год Михаил Александрович писал сестре: «Наде грустнее: ее право на артистический труд в руках Мамонтова, у которого в труппе целых 9 сопран и полный разгул фаворитизму и глумлению над заслугами. Ей мало приходится петь…» Римский-Корсаков «кончил новую оперу на сюжет „Царская невеста“ из драмы Мея. Роль царской невесты Марфы написана им специально для Нади. Она пойдет в будущем сезоне у Мамонтова; а покуда такой знак уважения к таланту и заслугам Нади от автора заставляет завистливую дирекцию относиться к ней еще суровее и небрежнее». Свидетельство для Саввы Ивановича малоприятное, но было в нем и такое. Не ангел.

Русская Частная опера прибыла в Петербург частным образом, и ее восприняли сначала как частное дело частного лица, но за великолепным «Садко» следовала потрясающая «Псковитянка», эпопея «Хованщины», теплые слезы «Снегурочки». За два неполных месяца с 22 февраля по 19 апреля москвичи сумели заявить о себе как о явлении национальном, историческом. Героев события, несмотря на то, что опера организм сложный, что это коллектив, было двое: Мамонтов и Шаляпин.

Шаляпин задел за живое сановный Петербург. Не все поняли, не все согласились с восторгами Стасова, но это был не фейерверк быстро сгорающей сенсации, а ровный чистый пламень национального гения.

Триумф, в особенности русский триумф, невозможен без традиционного оплевывания, без попытки затолкать вылезшее тесто обратно в дежу, развенчать, утопить, уничтожить.

Редактор музыкального отдела «Нового времени» Михаил Михайлович Иванов, знаток античности, ходячая энциклопедия, съязвил: «По-моему, у г. Шаляпина в Грозном на первом плане везде стоит внешность… Она поглощает его внимание, все его силы…»

Преображение Шаляпина в Москве Иванов считал дутым, видя в этом проявление антагонизма, соперничества двух столиц.

Ответ Стасова был беспощадным, начиная с заголовка — «Умозрительный музыкальный критик».

Частной опере Владимир Васильевич посвятил большую, обстоятельную статью. Поставив Мамонтова в один ряд с Третьяковым и М. П. Беляевым (Беляев собрал библиотеку произведений русских композиторов, занимался не только изданием партитур, но и организацией концертов отечественной музыки), Стасов писал в этой своей статье: «У нас существует настоящее гонение на русские оперы. Надо полагать, что для наших казенных театров нет никакой надобности в талантливых русских операх. Их там преследуют. Их там презирают. „Руслана“ 14 лет не давали». И воздавал хвалу Частной опере не громогласием словес, а самим перечислением постановок: «Лучшая часть нашей публики, средняя, с восторгом принимает широкий, великолепный дар С. И. Мамонтова и с любовью идет смотреть: „Псковитянку“, „Снегурочку“, „Садко“, „Князя Игоря“, „Хованщину“, „Русалку“… Московская русская опера — одно из крупнейших проявлений… духа доброжелательства на пользу родины и соотечественников».

Стасов справедливо оценил заслуги отечественного купечества. «В деле помощи искусству выступили у нас, на нашем веку, на наших глазах — интеллигентные русские купцы. И этому дивиться нечего, — радостно утверждал Владимир Васильевич. — Купеческое сословие, когда оно, в силу исторических обстоятельств, поднимается до степени значительного интеллектуального развития, всегда тотчас же становится могучим деятелем просвещения и просветления».

Подобная оговорка тоже была приятной. Савва Иванович мог торжествовать. Даже сдержанный Цезарь Антонович Кюи прислал благодарное письмо:

«Вы для русской музыки сделали очень много. Вы доказали, что кроме Чайковского у нас есть и другие композиторы, заслуживающие не меньшего внимание. Вы поддержали бодрость Римского-Корсакова и желание в нем дальнейшего творчества (без Вас он бы совершенно пал духом). Вы протянули руку помощи нашему искусству, изнемогавшему под гнетом официального нерасположения и презрения. Как же Вам не сочувствовать и не быть благодарным».

В ответ Савва Иванович разоткровенничался:

«Ранее я выносил потоки злобы, сплетен и разных заушений со всех сторон, никто не решался верить, что я работаю для искусства. Но время и выдержка берут свое, и масса публики почувствовала, что это не пустая затея, а что тут есть чистое и хорошее. К Частной опере стали относиться жизненно и даже горячо».

В другом письме он радостно сообщает: «Наблюдается знаменательное явление. Публика резко выражает симпатии к русским операм, а из иностранного репертуара ничего знать не хочет. Хорошо исполненные „Ромео и Джульетта“ или „Самсон и Далила“ не собирают и трети театра. Словом, князья, бояре, витязи, боярыни, простонародье, скоморохи со сцены не сходят».

С Кюи Савва Иванович познакомился в Петербурге во время гастролей, а вот с его музыкой чуть позже, сразу по возвращении в Москву.