Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества - Коллектив авторов

обращение к новым исследовательским проблемам. Процесс научного осмысления рассматриваемой темы неизбежно привел к появлению контр-теорий, ставивших под сомнение ведущую роль руководства страны и лично И. В. Сталина в разворачивании политических репрессий[1331], а также о реальном существовании в среде военных элит в том или ином виде «заговора»[1332].

В 2010-е гг. были опубликованы исследования, которые продолжили процесс дифференциации темы политических репрессий в РККА, усилили внимание к более ранним сюжетам и историческим личностям, что нашло отражение в большом количестве биографических исследований. В работе В. В. Козыря[1333] описаны репрессии в отношении инженеров судостроения, С. Е. Лазарев, С. С. Близниченко[1334], В. Н. Рассохо-Анохина и Ф. К. Саберов[1335] уделили особое внимание чисткам преподавательского состава высших военных учебных заведений. На примере только упомянутых работ видно, что историки начинают обращать расширять хронологические рамки исследований и все чаще обращают внимание на репрессивные кампании 1920-х – начала 1930-х гг. как сюжеты в рамках динамики развития репрессивного механизма.

Тем не менее, рассматривая проблему исследования политических репрессий сталинского периода отечественными историками, нельзя отделаться от чувства, что часто исследователи сосредоточены на Большом терроре 19371938 гг., подсознательно с ним связывая все сталинские репрессии и сводя к нему свои теоретические построения. В предшествующем периоде ищется только исходная точка последующих репрессий. Так, все из названных выше исследователей отмечают, что репрессивный механизм с основными направлениями его применения и методами функционирования складывался постепенно и результативно действовал до 1936 г. В этом смысле не выглядит случайным упоминание 1932 г. в тексте упомянутой выше телеграммы И. В. Сталина как некой рубежной точки, когда нужно было запустить репрессивный механизм. Известно, что этот год был временем тяжелейшего социально-экономического кризиса, вызванного проводимыми в стране форсированными преобразованиями – коллективизацией и индустриализацией. Ответом на эти трудности стал призыв Сталина начать борьбу против внутренних классовых врагов[1336], препятствующих проведению «революции сверху». В том же году проводились аресты по делам против политических сил, представлявших интересы классовых врагов: «Союза марксистов-ленинцев» М. Н. Рютина, «антипартийной контрреволюционной группы правых Слепкова и других», «антипартийной группировки» Н. Б. Эйсмонта, В. Н. Толмачева и А. П. Смирнова.

Расхождения во взглядах и многообразие оценок и выводов еще более заметны, если сузить предмет исследования до репрессий, происходивших в военном ведомстве страны Советов. Некоторые исследователи утверждают, что массовые политические репрессии во всех сферах общества начались в 1930 г.[1337] Применительно к вооруженным силам в пользу данной версии говорит проведение в 1929–1930 гг. операции «Весна», затронувшей большое число представителей командного состава армии. Другие историки выдвигают точку зрения, что массовые репрессии начались в 1935 г.[1338] Третьи указывают на лето 1936 г. как момент начала массовых политических репрессий в армии[1339]. Некоторые продолжают отстаивать мнение, что репрессии активизировались с началом так называемого «дела военных», т. е. летом 1937 г.[1340]

Исследования достигали бы иных результатов, если бы исходной позицией был некий компромиссный и более взвешенный тезис: массовые преследования по политическим мотивам, по крайней мере, 1920-1930-х гг. носили метафорически волнообразный характер, временами то усиливаясь, то ослабевая. Данный тезис не нов и уже апробирован в ряде исследований как касательно военного ведомства[1341], так и применительно к иным репрессивным кампаниям[1342]. В таком случае причины изменения интенсивности репрессий следует искать в изменяющихся внутри- и внешнеполитических условиях, что находило выражение в идеологических акцентах и политических лозунгах. Набор этих условий был уникальным для каждого конкретного случая усиления репрессивного давления. Именно указанные черты определяют актуальность исследования периода, предшествовавшего Большому террору, как самостоятельного явления, которое многое определило в практике репрессий 1937–1938 гг. Не будет преувеличением отметить, что поиск внутренних врагов в силовых ведомствах был особенно интенсивным и всеобъемлющим. Тем более что радикальные и тяжелые в социально-экономическом смысле преобразования могли отражаться и отражались на политических настроениях военнослужащих – рабочих и крестьян по своему социальному происхождению.

Достижения отечественной историографии позволяют продемонстрировать данный тезис на примере исследований репрессивной политики в конкретных воинских формированиях. В качестве примера для иллюстрации были избраны данные, относящиеся к истории Морских сил Балтийского моря (МСБМ).

Во-первых, в пользу выдвинутого выше тезиса о волнообразном характере репрессий в 1920-1930-е гг. говорит широкое применение методов политического преследования и изучения личного состава с точки зрения политической благонадежности. При ретроспективном взгляде на историю политических репрессий видно, что следственные дела против потенциальных и реальных, по мнению власти, внутренних врагов в изобилии можно встретить в более ранних периодах истории Балтийского флота. Уже в 1918 г. ряд бывших офицеров Балтийского фронта стали фигурантами дела военного доктора В. П. Ковалевского. Примечательно и выступление левоэсеровского отряда моряков и его подавление в октябре 1918 г.[1343] После известного Кронштадтского выступления летом 1921 г. было арестовано, по разным подсчетам, от 360 до 384 морских офицеров и чиновников[1344]. Бывшие кронштадтские моряки были и в составе раскрытых органами ВЧК «Объединенной организации кронморяков» и «Петроградской боевой организации». В результате этих следственных действий были приговорены к расстрелу более 60 человек[1345]. В 1924 г. была арестована группа монархически настроенных офицеров дивизиона тральщиков в составе 14 человек во главе с командиром одного из кораблей Гулькевичем[1346]. Более 100 краснофлотцев Балтийского и Черноморского флотов числились фигурантами агентурного дела «Моряки» 1925–1926 гг. В итоге 7 человек личного состава МСБМ проговорили к расстрелу, еще 12 к различным срокам лишения свободы[1347]. В 1926–1927 гг. проходила чистка в Военно-морской Академии (ВМА). Только по самому крупному делу, заведенному по итогам чистки, были арестованы и приговорены к различным срокам заключения 23 морских офицера[1348]. Некоторые из них повторно осуждены по делу «Весна»[1349]. Всего же за 1929–1930 гг. из армии было уволено более 16,5 тыс. человек, более 2,5 тыс. арестовано и раскрыто почти 600 контрреволюционных группировок[1350].

Сейчас уже очевидно, что реализация этой операции в 1930–1931 гг. коснулась и личного состава МСБМ. В настоящее время мы располагаем сведениями о репрессиях, относимых историками к этому делу, против «старых специалистов». Спорным является отнесение к списку «весенних дел» следственных разработок в отношении 11 инженеров Ленинградского судостроительного треста. Члены «контрреволюционной группы» из числа сотрудников треста проходили по делу в 1929–1931 гг.[1351], т. е. до официального начала дела «Весна». Точно так же необоснованно причисление к этой операции спецслужб дела «Контрреволюционной, вредительско-диверсионной и шпионской группы в Ленинградской судостроительной промышленности», по которому проходило 15 инженеров[1352]. В то же время известно, что в декабре 1930 – январе 1931 г. в МСБМ было обезврежено 13 «контрреволюционных организаций». Был арестован в общей