Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

же тюрьме и голодали. Днем, по отпускным запискам, ходили на базар-толкучку в поисках хлеба, меною на сахар, который нам стали выдавать по нескольку кусков в неделю. Редко кто ходил в город, в особенности старики. От нашей группы Кавказцев ходоками на толкучку были мы с хорунжим Долженко. Базар в узком переулке. Он кишит народом. Есть и примитивные лотки, но больше продается и меняется «из-под полы».

В один из дней я на толкучке. Неожиданно вижу в толпе казака-великана, который на голову выше всех в ней. Он в приличной, но потертой черной каракулевой папахе и в черкеске защитного сукна военного времени Конвоя Его Величества, подбитой мехом, с курпейчатой оторочкой по грудному вырезу черкески до пояса, как это принято у казаков и горцев Кавказа.

Столь неожиданная встреча здесь, несомненно, урядника Собственного Конвоя Императора Николая II, последнего Российского Государя, расстрелянного красными в Екатеринбурге в июле месяце 1918 года, не могла меня не заинтересовать – как он сюда попал и зачем? Он блондин, без бороды, русые усики, широкоплеч, строен. Поворотами головы во все стороны, вижу, он активно ищет купить что-то. Сквозь толпу, приблизившись к нему на шаг, тихо, но внятно произношу:

– Здравствуй, брат-казак…

– Здравствуйте, – нерешительно отвечает он, подозрительно осматривая меня, одетого в паскудную шинель и солдатскую репаную шапку.

– Кубанец? – спрашиваю.

– Нет, терец, – отвечает он и активно рассматривает меня с головы до ног серьезными глазами.

– Конвоец? – допытываюсь, смотря ему прямо в глаза.

– Да-а… А Вы хто?.. Откуда Вы это узнали, што я конвоец? – уже и он с интересом и любопытством спрашивает меня, вперившись в мое лицо, изучая его.

– Я, брат, кубанец… полковник, многих нас сюда сослали. Не бойся, говори смело все мне. И в доказательство своих слов отворачиваю полу шинели и показываю ему свои синие английские бриджи, полученные мной под Воронежем, перешитые «на очкур», как явный знак казака.

Убедившись в моей личности, он быстро оглянулся кругом, видя, что никому нет никакого дела до нас, склонился ко мне (ростом я был ему только до плеча) и быстро говорит:

– Ну, што, господин полковник?.. Што же дальше будет?.. Вот-то дожились!.. раньше своим мундиром гордились, а теперь вот все я отпорол с шубы-черкески конвойца, а вот Вы все же узнали, что я конвоец, – и, как бы передохнув от своей исповеди и глядя на меня, продолжил: – А Вы-то, господин полковник, в каком виде?! Ну, што это?.. На што это похоже?!

И он мне рассказал, что два эшелона кубанских урядников уже прошли Екатеринбург, а их эшелон третий, только что прибыл сюда, стоит на путях и разрешено «пробежать на базар». Всех направляют на восток от Уральских гор, на работы в соляных копях.

Расставаясь, мы крепко пожали руки. На душе было тепло, даже и в такой обстановке повидав брата-казака с родных мест.

Хорунжий Григорий Долженко был скромный и добрый человек. У него похвальная способность – незаметно для других все высмотреть и узнать, а потом рассказать нашей группе.

Придя как-то из города, он поведал нам, что на товарной станции имеется большая столовая с кухней, в которой кормят все проходящие эшелоны красноармейцев. Он уж был там, познакомился с главным поваром, который его накормил и просил заходить и дальше. Долженко, конечно, скрыл, кто он. Повар – из пленных мадьяр и на родину возвращаться не хочет. После раздачи пищи от остатков может дать котелок супа или каши и на дом.

Как не воспользоваться таким случаем – и вдоволь покушать, да еще, может быть, в свою группу принести котелок гречневой каши? И мы с Гришей двинулись на раздобычу с котелками и в репаных шапках.

Мы там. Вместительная столовая. Высокая чугунная печь накалена докрасна. С холода – мы прямо к ней, чтобы отогреться. Повар-мадьяр, небольшого роста, широкоплечий, стоя на возвышении, большим ковшом разливает суп из громадного котла. Он как бы священнодействует при раздаче.

Стоим с Долженко у печи и греемся. Открывается дверь, и с холодным паром в столовую входят люди в шинелях, в шубах, в папахах. Несомненно – кубанские казаки. Чтобы не быть узнанными в столь паскудном виде, который мы имели с Долженко, отошли к стене. Вошедшие окружили печь погреться. Стоим и наблюдаем. Вновь открывается дверь, и входит новая группа. В шинели, в рыжей папахе, узнаю своего пулеметчика Корниловского конного полка по 1918–1919 годам, бывшего прапорщика Семена Дзюбу. Здоровый, рыжий, неуклюжий, но храбрый пулеметчик. Он из урядников-пластунов Великой войны. Войдя, Дзюба осматривается по сторонам. Чтобы не попасться ему на глаза, его командир, находящийся в таком позорном положении, поднял воротник шинели. А он, старый казачина-воин, сразу же узнал меня. Повернув в нашу сторону и подойдя, громко произносит:

– Здравия желаю, господин полковник. Как Вы здесь? – спрашивает коротко, привычно козырнув рукой.

– Не говорите громко и не называйте меня по чину, – тихо говорю ему, протягивая руку.

Коротко рассказав о своей группе, спрашиваю о прибывших. Это, оказывается, прибыл эшелон кубанских офицеров в младших чинах и урядников, которых ссылают куда-то за Урал.

Хорунжий Долженко принес новую весть: в монастыре, что против нашего епархиального училища, разместили эшелон урядников, высланных с Кубани. Немедленно же иду туда.

Монастырь огорожен белой стеной. В центре старинная церковь. Вхожу во двор. В нем, в тулупе, мрачно гуляет высокий казак в папахе. Увидев меня, казак вынул руки из рукавов тулупа и удивленно смотрит на меня.

– Лопатин?.. Вы ли это, дорогой? – радостно спрашиваю.

– Так точно, господин полковник… Это я. Здравия желаю! – бодро, по-старому отвечает он.

В 1913 году, когда я прибыл в город Мерв Закаспийской области молодым хорунжим в свой 1-й Кавказский полк, он был старшим урядником, помощником заведующего оружием, как окончивший Ораниенбаумскую школу (под Петербургом), куда командировались грамотные казаки со всех полков для прохождения курса по оружейному и кузнечному делу. По окончании ее они носили погоны как у юнкеров, но обшитые по краям желтой тесьмой. Лопатин был полковым подмастерьем, которого все знали. С полком он провел всю войну на Турецком фронте и в бытность мою полковым адъютантом был в моем подчинении.

Высокий, стройный блондин – в нем было что-то благородное от природы. Он сын урядника-конвойца станицы Архангельской.

От него узнаю, что с Кубани, из станиц, красные извлекли всех урядников и вот их, свыше 500 человек, высадили здесь и разместили в сараях монастыря.

– Я хочу посмотреть казаков, – говорю Лопатину.

– Не стоит, Федор Иванович, не интересно… Я и сам вышел оттуда, чтобы освежиться на воздухе, – вдруг отвечает