Кони - Сергей Александрович Высоцкий

нравственным долгом довести об этом до сведения Президиума Академии наук, позволяем себе просить о срочной помощи Академику А. Ф. Кони.

Августа 23-го дня 1927 года. г. Москва».

А 27 августа Ферсман пишет в ленинградскую секцию научных работников:

«По полученным сведениям, болезнь его снова обострилась, и он находится в самом тяжелом положении…»

2

Он вспомнил, как однажды на исповеди ответил священнику, не задумываясь:

— Грешен, как и все.

— Как и все?! — возмутился батюшка и прочел пятнадцатилетнему «грешнику» проповедь о том, что негоже прятаться за спины других, когда приходит час отвечать за свои поступки. Пред богом и совестью…

«Перед совестью своей я, как школяр, держал экзамен каждый день, — подумал Анатолий Федорович. — А так…» — он с трудом разлепил веки — такая слабость разбила все его тело. Посмотрел в окно — голубое, холодное небо теперь прорезали легкие перистые облака. Словно какой-то невидимый зверь выпустил коготки, чтобы помочь надвигающейся осени собрать свой золотой урожай. Но царскосельские липы перед окном еще держались — ни одного желтого листочка.

Сидевшая рядом Елена Васильевна заметила, что «родненький» открыл глаза. Сказала:

— Завтра возвращаемся в город.

Он не ответил, перевел взгляд на свои исхудавшие руки и прошептал:

— Худородный и худодомный раб…

— Что вы, Анатолий Федорович? — с беспокойством спросила Пономарева, испугавшись, что «родненький» бредит. Кони улыбнулся тонкими синими губами:

— Таким предстану перед ним… — Он снова посмотрел в окно.

— Да что вы такое говорите! — Елена Васильевна с укором покачала головой. — Это вы-то…

Слабым жестом руки Анатолий Федорович остановил ее. Он знал все, что может сказать ему Ленуша, его старый и верный друг. Не раз слышал от нее ободряющие слова. Вся его жизнь, все радости, которых было так немного, и все огорчения, из которых, как временами ему казалось, состояло его многотрудное бытие, не являлись для нее секретом, а в последние годы стали и частью ее жизни.

Но было и сокровенное…

Внезапно его пронзила мысль: а не слишком ли часто он оглядывался? Не слишком ли мучил себя самоанализом? Подумать только — чуть ли не с детских лет! Вот и сейчас… Как четки на нескончаемой нити, перебирал он события своей жизни. Иные из них, будто гладкие камешки, ускользали от внимания, оставляя в памяти лишь бледную тень. Такую тень отбрасывают предметы, если солнце скрывается за легкой пеленой облаков. Другие заставляли внутренне зажмуриться — их яркий, режущий свет не померк и через десятилетия. И слабую, уходящую душу они заставляли терзаться, скорбеть или радоваться. Остро переживая ошибки, он все-таки мог сказать себе: «Я прожил жизнь так, что мне не за что краснеть…»

Вот только почему его милый и добрый отец, умирая, прошептал дежурившей у постели медицинской сестре: «…Анатолий — честный, а Евгений — добрый».

Почему? Разве не был и он всегда добр к людям? Даже когда служил прокурором. Его всегда упрекали в снисходительности. Но нет, он не был снисходителен. Только справедливым.

«Пустое, — подумал Кони. — Жизнь прожита. Теперь ничего не исправить… День, два — и меня не будет. Скольких друзей и соратников проводил я в последний путь! А кто проводит меня?» Он вспомнил Льва Николаевича Толстого, его колющий взгляд и шепотом — чтобы не услышали близкие — заданный вопрос: «А мне давно хочется вас спросить: боитесь ли вы смерти?» И теплое рукопожатие на отрицательный ответ. Кажется, это было на Пасху, в 92-м году, а потом Толстой написал о смерти и в письме: «О себе могу сказать, что чем ближе к смерти, тем мне все лучше и лучше».

Разве не думал он сам о смерти как об избавлении? Спокойно ждал своего часа, готовясь к нему. Даже пытался подобрать слова для собственного надгробия, расспрашивал Ферсмана, какой выбрать камень…

«В пятницу 16 сентября, — вспоминала Е. А. Садова, — за день до смерти Анатолий Федорович перешел в кабинет и долго лежал на своем «зачарованном» диване. Мы все видели неизбежный конец, не умея, однако, примирить мысль о смерти с мыслью об уходящем от нас друге… Сильный дух боролся в нем еще долго, и только ночью (под утро) Анатолий Федорович скончался».

Елена Васильевна, плача, рассказывала, что в бреду он все время повторял: «Воспитание, воспитание — это главное'. Нужно перевоспитать… Воспитание… глубоко… глубоко…»

3

«Москва. Кремль. Калинину

Почетный член Академии, почетный Академик Кони скончался сегодня в пять утра.

Ольденбург».

Такие же телеграммы посланы 17 сентября Енукидзе и Горбунову.

В свидетельстве о смерти стоял диагноз: «Грипп».

Воспаление легких, грипп… Для человека, прожившего восемьдесят три с половиной года, этого было вполне достаточно.

«Мы, отдыхающие рабочие, служащие и крестьяне в доме отдыха «Новый быт» в Коломне в количестве 250 человек, выражаем искреннее соболезнование по поводу утраты, понесенной советской наукой и общественностью в лице умершего академика Анатолия Федоровича Кони — величайшего гуманиста и бесстрашного борца за человеческое право. Отдыхающие».

В некрологе Президиума Ленинградского губернского исполкома, подписанном И. Кондратьевым, говорилось:

«В лице Анатолия Федоровича в могилу сошел один из наиболее честных, передовых и одаренных общественно-культурных деятелей дореволюционной России…

Работа Анатолия Федоровича Кони служит ему памятником».

Свои соболезнования прислали Станиславский, Таиров и многие другие выдающиеся деятели советской культуры.

Хоронить Анатолия Федоровича собралось очень много народу — вся Надеждинская была запружена бесконечной толпой. От дома до Знаменской церкви гроб несли на руках. Н. Галанина с удивлением написала в своих воспоминаниях: «Оказывается, А. Ф. был верующим!» Таким неназойливым, лишенным всего показного было религиозное чувство Кони, что даже близкие люди об этом ничего не знали.

Следует обратить внимание на одно обстоятельство — похороны Кони показали, что новая власть не только не препятствовала верующим отправлять религиозные обряды — отпевание покойного «по высшему разряду» длилось около трех часов. Гроб Кони утопал в цветах, и это был как бы последний его вызов Победоносцеву, запретившему «обставлять в храмах гробы усопших растениями и приносить ко гробу венки с эмблемами и посвятительными надписями и потом со всеми сими венками и знаками провожать покойников на кладбище совокупно с церковною процессиею».

Константин Петрович