Артём Тарасов - Миллионер: Исповедь первого капиталиста новой России

Однажды в воскресный день, когда все обедали, внизу постучали, и вошла группа из нескольких вооруженных солдат. С ними был человек в кожаной куртке и в брюках с лампасами. Они бесцеремонно зашли в обеденный зал и стали все вокруг осматривать: стены, потолок, мебель, картины.

Человек в кожаной куртке представился через несколько минут:

– Комиссар Красной армии – Фурманов!

Это был он. Тот самый комиссар при Василь Ивановиче Чапаеве, известный пролетарский писатель и видный большевик.

– Вы ешьте, ешьте, господа… – добавил Фурманов. Он продолжал осматривать серванты с посудой, проводил ладонью по спинкам стульев, а потом бесцеремонно распахнул двери и проследовал внутрь дома по анфиладе комнат – прямо к будуару Натальи Николаевны!

Прадед бросился за ним следом, а Фурманов уже вошел туда и крутил в руках флакончик духов, взяв его прямо с полки трельяжа Натали.

– Что вы себе позволяете! – с возмущением спросил его Георгий Христофорович. – На каком основании?

Двое солдат, сопровождавших Фурманова, моментально встали между ним и комиссаром, угрожающе наклонив винтовки со штыками в сторону прадеда.

– Да вот смотрю, – спокойно сказал Фурманов, – подбираю себе дом… Вы знаете, – обратился он к солдатам, – а, пожалуй, мне этот дом подходит! На нем и остановимся! Конечно, обстановочку надо будет сменить, картинки эти со стен убрать. Может, в музей какой отнесете. Барахло всякое тоже мне не надо… А ты на меня голос-то не повышай! – закончил он фразу, глядя в упор на Георгия Христофоровича своими бесцветными глазами. – Ты иди пока к семье. Доедайте там свой обед и помещение освободите! Возьмите с собой то, что сможете унести.

– Как? Куда унести? Куда нам идти? – спросил пораженный прадед.

– Это уже дело ваше! Хоть к царю, хоть к Временному правительству!

Фурманов прошел обратно. За ним солдаты, а следом на негнущихся ногах Георгий Христофорович.

Бог уж с этими картинками на стенах! Там висели полотна Айвазовского, Репина, Сурикова и Левитана. А вот что делать с коллекцией? Прадед всю жизнь собирал фарфоровые чайники. Их было в коллекции более пятисот штук. Для полноты не хватало всего двух экземпляров. Революция ему помешала, он уже нашел коллекционеров в Голландии и в Китае, у которых можно было докупить два недостающих экспоната…

– Я буду на вас жаловаться! – выкрикнул прадед. – Вы преступники! Я столько сделал для России. У меня мандат!

– Знаем, знаем, – сказал Фурманов. – Если сейчас же не замолчишь, я приму меры. Понятно?

Разумеется, прадед понимал, что они могли не только арестовать семью, но и выстрелить из винтовок во врага революции. И ничего Фурманову за произвол не будет! Но уняться он все же не мог:

– Вы преступники и бандиты! То, что вы делаете, это бандитизм! Я вас разоблачу!

То, что сказал прадед, было ужасно. Через секунду оцепенения спокойный до этого Фурманов визгливо заорал:

– Я тебя в Сибири сгною! Контра собачья! Мразь буржуазная! Все вон из моего дома! Вон! Немедленно!

Он выхватил из кобуры револьвер, и прадед понял, что последний шанс остаться в живых – это быстро убежать на улицу.

Через несколько минут семья была в переулке с теми вещами, которые успели схватить. Они, к счастью, поймали извозчика и, забившись в его повозку, поехали прямо на вокзал. В руках Натальи Николаевны была маленькая сумочка с украшениями и небольшая картинка на дереве – набросок «Мадонны с ребенком», написанный рукой самого Рафаэля.

Прадед успел схватить припасенные деньги, что позволило купить билеты до Пятигорска. Поезд отправлялся через два часа. И это казалось счастьем. Семья не заходила в здание вокзала, чтобы их не заметили военные. Опасались: их вот-вот найдут и арестуют. Все спрятались за тюками прямо на перроне. Почти не разговаривали и ждали либо поезда, либо ареста.

А Фурманов так и поселился в нашем доме, и Нащекинский переулок вскоре переименовали в улицу Фурманова. После смерти пролетарского писателя на нашем особняке висела мемориальная доска: «Здесь жил и умер известный советский писатель Фурманов». В конце девяностых дом продали какой-то иностранной фирме, доску убрали, а переулку вернули прежнее имя.

На Северный Кавказ бежали не только из Москвы и Санкт-Петербурга, а со всей России, по которой катилась волна большевистской власти. Пятигорск стал местом, куда наряду с Крымом съезжалась российская аристократия, чудом избежавшая ареста и репрессий. Новая власть там еще не установилась, обстановку контролировали казачьи атаманы, поэтому все было спокойно. Создавалось впечатление, будто прибывающие люди просто приезжают на курорт и нет никакой революции и большевистского путча.

Они сели в поезд. Началось путешествие из Москвы на Кавказ. Паровоз по дороге останавливался, иногда прямо посреди поля или леса, и никто не мог предсказать, сколько будет длиться остановка и двинется ли состав дальше. Люди ехали в тамбурах, в проходах и даже на крышах вагонов, обложившись тюками и плетеными корзинками со снедью.

В вагоне бывшего первого класса на каждой нижней полке сидели по четыре-пять человек, да еще по трое забирались на верхние полки, с которых вниз свисали ноги в рваных сапогах и вонючих портянках. Была страшенная духота, а когда открывали окна – становилось ужасно холодно, и все замерзали.

Прадед не мог прийти в себя очень долго. Он просиживал дни с окаменевшим лицом, на котором застыла гримаса ужаса и стыда. Сестры, Мария Георгиевна и Элеонора, свернувшись в клубочки, старались хоть немного поспать на верхней полке. Маленький Димка спал по очереди у всех на руках. Наталья Николаевна сидела внизу и безучастно смотрела в окно, то и дело прикладывая к губам ажурный батистовый платочек.

Неожиданные остановки в пути всех приводили в замешательство. Многие слышали о набегах банд на поезда, и на каждой остановке казалось, что вот сейчас ворвутся и станут грабить и насиловать. Но боже милостивый – обошлось!

Они доехали быстро – всего за двенадцать суток. На Пятигорском вокзале царила обстановка благодушия. Дамы в длинных платьях неспешно прогуливались по перрону, держа в руках матерчатые зонтики от солнца и весело общаясь с кавалерами. Те, в свою очередь, были в сюртуках, цилиндрах и с тросточками в руках.

Революция доберется сюда постепенно, только к двадцатым годам. А тогда шел год девятнадцатый, и все это казалось миром старым, нетронутым и до боли дорогим своей незащищенностью.

Прямо на вокзале они прочли объявление о предоставлении жилплощади внаем, недорого и в самом центре города. Как раз искали для проживания интеллигентную семью из Москвы или Санкт-Петербурга.